Ночь в городе была, но какая-то вечерняя.  И сразу же поднялось настроение.  Дома в городе были — и богатые, и бедные, и не было ничего, что указывало бы, что жизнь в их времени велась как-то иначе, чем в трех первых городах.  Но немногие люди искали бы вампира.  Никаких воплей они не слышали, а только смех, хотя многие люди были убиты — и женщины, и дети, и младенцы, и даже животные.  По улицам текли лужи крови.  Страшнее всего оказалось у самой площади, куда они пришли вскоре.  Люди там лежали вперемешку с теми, кто напал на город. 
      Манька впервые увидела вампиров без маски, не как человека, а как существо иного мира.  Страшные лица их пугали своей худобой и клыками, длинными и острыми, как лезвия, и все их тело приближало их к тому, чтобы считать себя скорее мертвыми, чем живыми.  Но их тут было немного, а люди….  Люди закрывали своими телами дома и семьи, и даже дети падали с оружием в руках.  Разорванные младенца, вспоротые девушки и женщины, собаки, отчаянно защищавшие своих хозяев.  Отрубленные головы были повсюду.  Многие люди были свалены в баррикады, как мешки с песком…. 
      Именно на площади Манька поняла, что не многие жители города были богаты.  Сокровищ на площади не оказалось вовсе, а на земле не было каменного изваяния и лампы.  Зато лежали пуховые перины и теплые одеяла.  Вся площадь была устлана коврами, на которых стояли кувшины с водой, с едой, с вином…
      — И что? Вампиры сюда за едой приходили? — удивилась Манька, растерявшись после трех городов, в которых успела побывать.  От еды потекли слюнки.  Вся еда и вино не казались примитивно изображенными в трехмерной проекции, а были вполне свежими, как будто еду и питье только что приготовили.  Даже масло еще кипело на сковородках.  Запах еды распространился по всему городу, и среди крови и ужаса она выглядела не менее устрашающе, чем смех и праздничные песнопения, которые звучали отовсюду. 
      Борзеевич тоже хлопал глазами, утирая слезы.  Ему, ценителю тонких кулинарных изысков, терпеть муки голода становилось все труднее. 
      — Маня, не трогай это! — взмолился Борзеевич, облизываясь, скорее уговаривая себя, чем Маньку.  — Я понял! Страшное наваждение! Были такие звери, ставят перед человеком еду, и не дают…
      — Что-то мне это напоминает….  — пронастальжировала Манька, разом вспомнив нездоровую жажду у колодца с мертвой водой.  — Плюнуть надо…. 
      — Не знал бы я, думаете? — обиженно сказал Дьявол, и захихикал.  — Обещал же сюрприз! Ешьте и пейте, разрешаю.  И спите в теплой постели. 
      Манька не поверила ушам.  Услышать такое от Дьявола показалось ей куда как подозрительнее, чем еда на площади. 
      — Чем докажешь? — остолбенела она, блуждая непроизвольно взглядом, который уже выбирал куда сесть и чем укрыться раньше. 
      — Вы не сможете унести ее с собой.  Даже если вынесете с собой, она не исполнит желания, и вряд ли утолит голод.  Это здесь она свежая, а там время настигнет ее скоро.  За ночь она успеет перевариться, и получится, что вы в этом времени как бы поели, а в том…
      — Я так и знала, что есть, есть какой-то подвох! — вскричала Манька, сразу же расстроившись. 
      — Но помнить будете! - ответил Дьявол с усмешкой.  — И сыто, и пьяно проведете ночь! Но нельзя же, в самом деле, один раз поужинав, запомнить, и всю жизнь оставаться сытым!
      — А прах? — изумилась Манька, припоминая, что и с этим уже сталкивалась, когда пыталась отвоевать у Дьявола скатерть-самобранку.  — Прахом решил нас накормить?!
      — Помилуй! — изумился Дьявол, больше чем она.  — Еда же придуманная!
      Трое спутников уже уселись на площади, уставившись на яства с таким же интересом.  Они с любопытством посматривали на Маньку, всем своим видом давая понять, что поймут, если она уйдет или останется — однозначно высказываясь за второе. 
      — Ну уж нет! — наконец, сказала Манька, вцепившись зубами в железную горбушку каравая.  В животе урчало и сводило судорогой.  — Пошли Борзеевич! — она потянула Борзеевича за рукав, который уже не просто облизывался, плакал от умиления. 
      — Послушайте! — сказал Дьявол. 
      — Ну! — ответила Манька с вызовом.  — Я честно хочу выбраться из города и дойти до своих изб! Они меня вкуснее накормят, если я вернусь!
      Борзеевич промолчал, но всем своим видом дал понять, что с Манькой он был согласен, хоть и тяжело. 
      — Не меня, вы жителей послушайте! — попросил Дьявол мягко. 
      Манька прислушалась и удивилась не меньше, чем когда увидела сам город и яства на городской площади.  Жители не просто не плакали и радовались, что им было хорошо в этом городе — они просили всех чужестранцев пройти мимо, ибо вина на них. 
      — Вот видишь — это неправильный город! Ешь, и спи, и пусть тебе присниться сон, какой захочешь! — сказал Дьявол, первым приступая к трапезе.  — Здесь твои мучители еще не родились, и тебя как бы нет.  Тебя нет ни в настоящем города, ни в его прошлом.  Но эти трое есть — это их время, им город. 
      — А почему они не едят? — недоверчиво поинтересовалась Манька, покосившись в сторону троих своих спутников. 
      — Видишь ли, еду они видят, а зуб неймет.  Они ушли с теми городами каждый в свой век, и только ты можешь поднять и соединить это время в одной плоскости.  Ты — рука времени.  Оборвать нить и завязать в узел может только тот человек, который придет в город и выполнит условие договора. 
      Манька разжала зубы и сунула свой железный каравай в котомку. 
      — Ну ладно, — милостиво согласилась она.  — Но если я окажусь в каменном саркофаге позор, Дьявол, падет на твою голову! А я встану! — пригрозила она. 
      Она подошла к троим своим спутникам и опустилась рядом, налив себе кубок вина и отломив кусок пирога.  Пирог оказался вкуснее, чем она о нем думала.  И вино, сладковатое и терпкое одновременно, пьянило.  И сразу услышала, как затрещало за ушами у Борзеевича. 
      — Манька, в следующий раз, если мы с тобой куда-то направимся, сделаем себе меховые мешки! — сказал Борзеевич, закутываясь в одеяло и наваливаясь на нее.