Полоса мокрая, коэффициент сцепления 0,42.  – донёсся из наушников голос диспетчера. 
     – Круг, я 027.  Понял.  Занял 900 метров.  Экипаж убрать интерцепторы, приготовиться к выпуску шасси. 
     – Командир, рано.  Идём с превышением.  Скорость 425… – сказал штурман. 
     – Саня, садимся сразу, – напомнил командир, – шасси выпускаем на траверзе.  Дай Посадку.  Шасси выпустить. 
     – Связь с Посадкой установлена. 
     – 027, я Круг, подлетаете к зоне третьего разворота.  На 900 удаление 50. 
     – Круг, я 027.  Прошу разрешения на выполнение разворота. 
     – 027, я Круг.  Выполнение разрешаю. 
     – Интерцепторы убраны.  Шасси выпущены.  Три зеленые не горят. 
     
     Экипаж торопился.  Времени было в обрез - к третьему развороту подходили с превышением и по высоте, и по скорости.  В пассажирском салоне сразу почувствовали увеличение скорости снижения.  Самолёт словно бы ухнул в воздушную яму, и Борис тут же вцепился в переднее сиденье.  В паху неприятно засвербело.  «Падаем, падаем!» - прерывисто задышал Борис.  Он был бледен, и пот крупными каплями выступил у него на лбу. 
     - Да не переживайте вы так! – хохотнул полный сосед – Сядем усе! Просто, в воздушную яму попали. 
     
     – Чёрт, – выругался вдруг командир.  – скорость 365! Увеличиваю режим двигателей, снижение до 850м, стабилизация. 
     – Режим семьдесят, семьдесят пять, восемьдесят… - бортинженер докладывал о росте числа оборотов двигателей. 
     – Командир, слишком резво снижаемся! Восемьдесят… шестьдесят… сорок! Восемьсот сорок! - заволновался штурман. 
     Самолёт вошёл в левый крен для выполнения разворота и Борис напрягся.  Теперь ему вовсе не было никакого дело до того, как он выглядит со стороны.  Растущий уклон и натужный сип двигателей вгоняли его в ужас.  Где-то впереди заплакал ребёнок.  Нагнетатели не успели стабилизировать давление в салоне, и у него, видимо, заложило уши.  «Падаем, падаем, – с присвистом шептал он, чувствуя, как воздух салона давит на перепонки, – Вот.  Сейчас…
     
      А в кабине пилотов в этот момент взревела сигнализация: машина теряла устойчивость и могла в любой момент сорваться вниз.  Виной всему был недостаток скорости. 
     – Во, зараза - вздрогнул второй пилот, услышав зуммер и, машинально, отдал колонку штурвала от себя. 
      Ему помог командир - секундой раньше ручку автопилота "спуск-подъём" он переложил на спуск.  К этому манёвру в пассажирском салоне не остался равнодушным никто.  Вскрикнули даже некоторые мужчины.  Неприятное ощущение, когда теряешь ориентировку в пространстве.  Из салона, за иллюминаторами которого чернела густая, укутанная в тучи, ночь, было невозможно определить, в каком положении находится лайнер.  Однако здравый смысл и вера в экипаж не позволили пассажирам развить секундную панику до истерики.  Большинство из них недоверчиво затаились. 
      Сигнализация в кабине пилотов продолжала орать.  Шкала авиагоризонта находилась в правом наклоне и, плюс к тому ползла вниз. 
     – Крен, крен большой! - закричал штурман. 
     – Куда? Куда крен?! - крикнул командир и стиснул штурвал. 
     Автопилот отключился, но продолжал напоминать об опасных режимах полёта рёвом сигнализации.  Самолёт, задрав нос, тормозил себя плоскостями в воздушной среде, всё больше теряя скорость. 
     – Стой, давай вправо! Вправо выводим! Петрович, вправо! - закричал второй пилот. 
     – Юра, держи!!!
     – Командир, брось! Брось, говорю!!! Я сам!!!
     – Юра, выводи!!!
     – Нет, мы падаем?! Ну, ты что?!! Падаем!!!
     – Тяни, Юра!!!
     – Падаем! Падаем!!!
     Последним действием экипажа было рефлекторное взятие колонки штурвала на себя.  Последняя надежда взмыть в небо? Кто знает… но пассажиры, вмиг, все как один осознали, что участь их решена.  С заложенными болью ушами, не слыша собственных криков, они в последнем порыве отстранились от левого борта, осознав, что именно отсюда и придёт гибель.  Хотя, повторяю, в этот последний миг, никто из них, совершенно, не ориентировался в пространстве. 
     
     А на земле в это время шёл дождь.  Низкие, чёрные тучи угрюмо и зло катились над, поросшей осокой, болотистой равниной.  В темноте клубились мокшие под мелкими, монотонно шуршащими, каплями заросли ивняка.  Невидимым во мгле перекатом, шумела река. 
      В два часа, восемнадцать минут и девять секунд к шуму воды примешался неясный, сиплый гул.  Быстро нарастая, он перешёл в надсадный вой.  В недрах туч полыхнул змеёй слабый сполох.  Пропал.  Вой обернулся свистом и в этот миг мохнатую пелену прорвал, обозначенный навигационными огнями и пунктиром горящих иллюминаторов, призрачно-серый силуэт самолёта.