Шрамко Борису,
     негодяю из негодяев
     и последнему Волку
     АДРЕСУЕТСЯ:
     
     В степи сухо мело поземкой.  Кочки и рытвины на миг устилались легким снежным пушком и вновь обнажались, дрожали под напором ветра случайные травинки.  Первый снег был сухим и мелким, он не желал лежать на промерзлой земле, не хотел выстилать и укрывать, он летел дальше, свиваясь в маленькие мутные смерчики. 
      Далеко впереди на степной плоскости насмешкой над внешней гладкостью равнины высились громады деревьев.  Там начинался лес.  Без предисловий и мелколесья, безо всяких переходов, лес начинался сразу и резко, четко обозначая границы своих владений.  Лес смеялся над протяжностью степи своим величием, лес рос и ширился, степь тихо шуршала выгоревшими под летним солнцем травинками.  Степи нечего было бояться леса, она знала, что всегда были степи и всегда были леса.  Правда, иногда они менялись местами, но что значит это «иногда» по сравнению с вечностью? Лес был, отвоевывал себе территории, но он периодически умирал.  Лес смертен.  Зато степь была поистине вечна.  Она возникала на месте пожарищ, вырубок, болот… менялись времена, менялись климаты, но степь была.  Так или иначе, но степь была.  И существование леса приходилось признавать, как сезонную болезнь, временное явление, не имеющее абсолютной власти. 
      Была степь.  Был лес.  И были волки. 
      Неизвестно чьи дети, бывающие то тут, то там, такие же вечные и неизменные, как сама степь.  Непокорные, строптивые, брызжущие жаждой превосходства.  Резвые, трезвые, здравомыслящие, легкие на ноги, дикие и свободные. 
      У самой кромки леса на первый снег смотрел волк.  Темная, цвета хорошей стали шкура, тяжелая, густая, уже слегка припорошена снежной крупкой, снег застревает в пушистых махрах волчьей шерсти, лобастая голова упрямо смотрит против ветра, изредка прищуривая прозрачные серые глаза от надоедливых ледяных песчинок.  Волк смотрит, расставив крепкие лапы, на легкий снежный танец, вальсирующий под воображаемую мелодию, и ему рисуется бесконечность… Волк уверен, что она где-то есть, волк знает, что бывают совсем другие места, где нет ни степи, ни леса, а что-то совершенно иное…
      …Есть город среди других городов.  Есть в этом городе дома, в которых живут люди, и улицы, на которых, конечно же, тоже кто-то живет. 
      Любой город заполняют стаи собак.  Их везде полно – бродячих псов разной степени беспородности и дворняжничества.  Вон они – пятнистые, черные, белые, лохматые и прочие… А вот и он, рыжий Пес.  У него свое место в бродячей иерархии – не слишком низко, он все-таки себя уважает, но и не особенно высоко, он все-таки себя достаточно уважает.  У него драная в схватках шкура, крепкие поджарые лапы и напряженный взгляд.  Не то чтобы он боялся потерять насиженное место, но, собственно, с какой стати? Он не привык расслабляться; в этом его слабое место.  Правда, он и не особо напрягается, он-то знает, что справится с любым из этих щенков одним ударом лапы.  Но все-таки, есть одна вещь, которая заставляет его все время быть настороже.  Пес знает, что если он хоть раз допустит послабление, то эти щенки его затопчут.  Не во имя лидерства, не из мести или страха.  Просто потому, что так положено.  Тот, кто спотыкается – оказывается под ногами.  Потому всегда наготове оскал и вздыблена шерсть на загривке.  Потому зол взгляд и ехидны жесты.  Оттого одиночество.  Не из гордости.  От тоски.  Он-то знает, что все могло быть по-другому…
      Пес смотрит на крутящихся поблизости разнопестрых собак и думает: «Вот раньше – были волки.  Я родился волком.  Я родился в городе, где никогда не было волков.  Никогда с тех пор, как на рубеже леса и степи появились первые поселения, а затем вырос город.  А во мне проснулись инстинкты, чужие, далекие, почти неузнаваемые.  Раньше были волки.  А теперь – псы.  Раньше были волки, шакалы, гиены, лисы, а где-то на другом конце земли были львы.  Странно, шакалы остались, лисы и гиены тоже.  Приспособились, выжили, и даже почти не изменились.  А волков нет.  Словно и не было никогда, и все смеются – волки, волки, прошло время… А я живой! Я сейчас есть, я дышу, так же, как дышал тот волк на кромке леса, когда первые люди пришли сюда и стали строить свои дома.  Так же, не иначе.  Потому что если бы иначе, то я был бы псом.  А я волк.  Только внешне вам этого не видно».  Пес устало жмурится на свет, глядя на взвывающих шакалят, сбившихся в тесную кучку у мусорных баков.  Шакалов сейчас много.  Они даже не понимают, какая они сила.  Лисы тоже часто скалятся улыбками из подворотен.  На каждом шагу спотыкаешься о гиен, или хотя бы гиеновидных собак.  Псов по всему городу пруд пруди.  И ни одной родной души.  Ни одного волка.  Всю свою жизнь.  А были ведь, были волчата, но все кто куда подались…
      В дальнем конце города, на большой свалке, Пес наткнулся на гиену.  Связываться с гиенами Пес считал ниже своего достоинства и хотел было развернуться и уйти, но тут гиена подала голос. 
      -- Ты что-то имеешь мне сказать? А, П-пес? – насмешливо ухмыльнулась из-за плеча.  – Или волки стали бояться гиен?
      Пес остолбенел.