Дочки-матери (рассказ домового).
Повести - Ужасы
А если нажрётся, то под телегой своей валяется, слюни пускает и бубнит чего-то под нос. Так что и относились к Власу в деревне не многим лучше, чем к дерьму, которое он вывозил. Но, тут даже не в профессии дело, а в человеке. Просто совпало так.
А в последнее время, стали черти Власа ещё больше донимать. Шага он ступить не мог, что б пакость какую-нибудь втихаря не сделать. Мимо колодца пройдёт – плюнет обязательно, мимо собаки – пнёт непременно, если получится кошку поймать – придушит за милую душу и к хозяевам на огород подбросит. А ещё лучше: к соседям хозяев, если у тех собака есть, дескать, она это котейку придушила. Просто так, из паскудства, что б поссорить людей.
Был бы Влас грамотным, он бы на всю деревню доносы строчил, благо, время такое пришло. Но не знал Влас Мутный буквенной грамоты, иначе б многие в деревне слезами кровавыми умылись. Это то, как раз, в его духе было: тихонько, по подлому, а жизнь человеку испортить, а то и вовсе со свету сжить.
Дуську Влас тихо и люто ненавидел. Он то, коренной, можно сказать, сельский пролетарий, дерьмо возит и в дерьме живёт, а она, кулацкое семя, всеобщим уважением пользуется. Может и не любовью, не допускала Дуська никого близко к себе, даже подруг на ферме держала на расстоянии, но уважали её сильно. Чья же власть сейчас – бедняцкая или кулацкая? Почему от классово близкого Власа все нос воротят и в упор не замечают, а с Евдокией и сам Председатель поручкаться первым никогда зазорным не считает? Очень эта несправедливость грызла Власа изнутри. Но сделать что-то против Дуськи он просто боялся. Наоборот, всегда пытался услужить как-то, то огород вскопать предложит, то нужник почистить. Но Дуська всегда отказывалась, бабским своим нутром падаль чуяла.
Ленка, другое дело, святое дитя было, зла от людей, по большому счёты и не видавшее никогда. Хоть и говорила ей Дуська, что много на свете плохих, злых людей, Ленка не верила, всех по себе судила. Она не то, что Власу, а и бродяге любому могла и воды вынести или поесть чего. Не верила она в нехороших людей, как вы сейчас в городах в нас домовых не верите.
А ненависть во Власе к Дуське уже даже не тлела, а разгоралась мрачным таким бесовским огнём. Понятно, почему «бесовским», чертята то этот огонь и разжигали. Власову то душу они давно обглодали почти досуха, теперь им новая пища нужна была, знаю я эту проклятую породу.
Так это и случилось…
В начале лета это было. Жара уже стояла страшенная. Но, жара ни жара, а у скотницы – самое горячее время, так что Дуська целыми днями на ферме пропадала. Но спокойна была за собственное хозяйство, потому как Ленка к безделью тоже не приучена была. Пока мать в совхозе стране удои делает, дочка дома тоже и минуты спокойно не сидит. То моет что-то, чистит, то готовит, да ещё и шить недавно научилась неплохо, так что – всегда при деле. Тогда она, кстати, как раз шила что-то: то ли платье материно старое обновляла, то ли просто салфетку какую-то узорами покрывала, не помню уже. Я ж тоже занят был, под крышей один брус почти прогнил совсем, так его выправить пытался. Не спрашивай, как, не сумею объяснить, у вас людей топор, пила или рубанок, а мы с деревом по-другому общаемся.
Только чую – запах. Смрадный такой, но знакомый. Не иначе, Влас на бочке своей мимо пробирается. Краем глаза из-под кровли глянул, точно он. У калитки Дуськиной затормозил чего-то… Да и чёрт с ним, своих забот хватает.
Потом слышу разговор какой-то внизу. Тут-то я уже напрягся, к щели чердачной кинулся, смотрю вниз.
А там Ленка Власу, который в дверях мнётся, узелочек какой-то протягивает:
-Вот, дяденька, Влас. Тут восемьдесят восемь копеечек, больше нету. Вам бы у мамы спросить, да она на работе сейчас…
Влас морду свою щетинистую в ухмылке оскалил:
-Спасибо, Леночка, и этого хватит, отдам скоро. Просто очень сейчас нужно. Ещё раз спасибо, это ж какая помощница знатная у Евдокии растёт. Вся в мать.
И лапищу свою грязную тянет, по голове девчонку погладить. Я б и закричать, да кто меня услышит, та же Ленка только на Власа и смотрит. Потом, как почуяла чего, попыталась неловко уклониться, но так, без старания, видно, что обидеть человека не хочет.
Влас волос её только слегка коснулся, а тут у него из рукава как мышонок чёрный выскочил. Только не мышонок это, я знаю, не бывает таких мерзких мышат. И быстро-быстро тварюжка эта шнырк за воротник к Ленке. Тут то Влас руку почти сразу отдёрнул и оскалился повторно:
-Спасибо Леночка, ещё раз. Выручила старика. Я на днях загляну долг отдать, - и, не оглядываясь, поковылял к своей вонючей телеге с бочкой.
А и чего ему оглядываться-то? Дело он своё сделал, чертёнка к девчонке доверчивой и чистой подсадил. Я чуть не завыл от горя и бессилия, ну не умеем мы домовые с пакостью этой бороться. Только люди могут, да и то, не у всех получается. И, конечно уж, не у девчонки слабосильной. Мать её, скорее всего бы и сдюжила, но не она. Оставалась, конечно, надежда, что всё обойдётся. Ленка ведь тоже не из простых, как я говорил, дар у неё был, но…
Когда Дуська с работы пришла, еле ноги приволочила, как говориться, Ленка тихонько в уголке сидела. Бледная, истаявшая, как свечка стеариновая, голову на плечо уронила. Вышивка её тоже из рук выпала, на полу валялась.
Дуська, как волчица к ребёнку своему бросилась, ухо к груди приложила – нет, живая, хотя и покраше в гроб кладут. Раздела дочку быстрее и в кровать уложила. Молока вскипятила, масла ложку, в него бросила мёду столько же и сала барсучьего топлёного – первое средство при любых хворях, хоть и гадость редкая. А Ленка уже и пить не может, не осталось в ней сил.
А в последнее время, стали черти Власа ещё больше донимать. Шага он ступить не мог, что б пакость какую-нибудь втихаря не сделать. Мимо колодца пройдёт – плюнет обязательно, мимо собаки – пнёт непременно, если получится кошку поймать – придушит за милую душу и к хозяевам на огород подбросит. А ещё лучше: к соседям хозяев, если у тех собака есть, дескать, она это котейку придушила. Просто так, из паскудства, что б поссорить людей.
Был бы Влас грамотным, он бы на всю деревню доносы строчил, благо, время такое пришло. Но не знал Влас Мутный буквенной грамоты, иначе б многие в деревне слезами кровавыми умылись. Это то, как раз, в его духе было: тихонько, по подлому, а жизнь человеку испортить, а то и вовсе со свету сжить.
Дуську Влас тихо и люто ненавидел. Он то, коренной, можно сказать, сельский пролетарий, дерьмо возит и в дерьме живёт, а она, кулацкое семя, всеобщим уважением пользуется. Может и не любовью, не допускала Дуська никого близко к себе, даже подруг на ферме держала на расстоянии, но уважали её сильно. Чья же власть сейчас – бедняцкая или кулацкая? Почему от классово близкого Власа все нос воротят и в упор не замечают, а с Евдокией и сам Председатель поручкаться первым никогда зазорным не считает? Очень эта несправедливость грызла Власа изнутри. Но сделать что-то против Дуськи он просто боялся. Наоборот, всегда пытался услужить как-то, то огород вскопать предложит, то нужник почистить. Но Дуська всегда отказывалась, бабским своим нутром падаль чуяла.
Ленка, другое дело, святое дитя было, зла от людей, по большому счёты и не видавшее никогда. Хоть и говорила ей Дуська, что много на свете плохих, злых людей, Ленка не верила, всех по себе судила. Она не то, что Власу, а и бродяге любому могла и воды вынести или поесть чего. Не верила она в нехороших людей, как вы сейчас в городах в нас домовых не верите.
А ненависть во Власе к Дуське уже даже не тлела, а разгоралась мрачным таким бесовским огнём. Понятно, почему «бесовским», чертята то этот огонь и разжигали. Власову то душу они давно обглодали почти досуха, теперь им новая пища нужна была, знаю я эту проклятую породу.
Так это и случилось…
В начале лета это было. Жара уже стояла страшенная. Но, жара ни жара, а у скотницы – самое горячее время, так что Дуська целыми днями на ферме пропадала. Но спокойна была за собственное хозяйство, потому как Ленка к безделью тоже не приучена была. Пока мать в совхозе стране удои делает, дочка дома тоже и минуты спокойно не сидит. То моет что-то, чистит, то готовит, да ещё и шить недавно научилась неплохо, так что – всегда при деле. Тогда она, кстати, как раз шила что-то: то ли платье материно старое обновляла, то ли просто салфетку какую-то узорами покрывала, не помню уже. Я ж тоже занят был, под крышей один брус почти прогнил совсем, так его выправить пытался. Не спрашивай, как, не сумею объяснить, у вас людей топор, пила или рубанок, а мы с деревом по-другому общаемся.
Только чую – запах. Смрадный такой, но знакомый. Не иначе, Влас на бочке своей мимо пробирается. Краем глаза из-под кровли глянул, точно он. У калитки Дуськиной затормозил чего-то… Да и чёрт с ним, своих забот хватает.
Потом слышу разговор какой-то внизу. Тут-то я уже напрягся, к щели чердачной кинулся, смотрю вниз.
А там Ленка Власу, который в дверях мнётся, узелочек какой-то протягивает:
-Вот, дяденька, Влас. Тут восемьдесят восемь копеечек, больше нету. Вам бы у мамы спросить, да она на работе сейчас…
Влас морду свою щетинистую в ухмылке оскалил:
-Спасибо, Леночка, и этого хватит, отдам скоро. Просто очень сейчас нужно. Ещё раз спасибо, это ж какая помощница знатная у Евдокии растёт. Вся в мать.
И лапищу свою грязную тянет, по голове девчонку погладить. Я б и закричать, да кто меня услышит, та же Ленка только на Власа и смотрит. Потом, как почуяла чего, попыталась неловко уклониться, но так, без старания, видно, что обидеть человека не хочет.
Влас волос её только слегка коснулся, а тут у него из рукава как мышонок чёрный выскочил. Только не мышонок это, я знаю, не бывает таких мерзких мышат. И быстро-быстро тварюжка эта шнырк за воротник к Ленке. Тут то Влас руку почти сразу отдёрнул и оскалился повторно:
-Спасибо Леночка, ещё раз. Выручила старика. Я на днях загляну долг отдать, - и, не оглядываясь, поковылял к своей вонючей телеге с бочкой.
А и чего ему оглядываться-то? Дело он своё сделал, чертёнка к девчонке доверчивой и чистой подсадил. Я чуть не завыл от горя и бессилия, ну не умеем мы домовые с пакостью этой бороться. Только люди могут, да и то, не у всех получается. И, конечно уж, не у девчонки слабосильной. Мать её, скорее всего бы и сдюжила, но не она. Оставалась, конечно, надежда, что всё обойдётся. Ленка ведь тоже не из простых, как я говорил, дар у неё был, но…
Когда Дуська с работы пришла, еле ноги приволочила, как говориться, Ленка тихонько в уголке сидела. Бледная, истаявшая, как свечка стеариновая, голову на плечо уронила. Вышивка её тоже из рук выпала, на полу валялась.
Дуська, как волчица к ребёнку своему бросилась, ухо к груди приложила – нет, живая, хотя и покраше в гроб кладут. Раздела дочку быстрее и в кровать уложила. Молока вскипятила, масла ложку, в него бросила мёду столько же и сала барсучьего топлёного – первое средство при любых хворях, хоть и гадость редкая. А Ленка уже и пить не может, не осталось в ней сил.
13.06.2009
Количество читателей: 46545