Ну, пару-тройку глотков сделала, всё же. 
     
     
      С утра выпросила Евдокия у председателя двуколку и поехала в село соседнее за фельдшером.  Наш то уже года три, как дуба дал от спирта казённого.  Да и толку то от него было, если честно… У нас то народец больше бабкиными средствами лечится, а помирает или от перепою, или от старости или от случаев каких неожиданных – болеют редко у нас.  Так что в деревне коновал загораздо важнее фельдшера. 
     
     Вот и от того привезённого толку мало было.  Трубкой своей он Ленку послушал, ещё чего-то поколдовал по-своему, по научному, и только плечами пожал: «Абсолютно никаких патологий не наблюдается, по всем показателям – совершенно здоровый ребёнок». 
     
     -Ты сам то веришь себе? – нехорошо так поинтересовалась Дуська. 
     
     -Нет, - честно признался фельдшер, - но и объяснений не нахожу.  Не известна науке такая болезнь. 
     
     Потом саквояжик свой собрал и пешочком обратно к себе в село отправился.  Не хватило, видать, совести у человека обратно себя отвезти потребовать, видать вину какую-то за собой чуял. 
     
     А Дуська на этой же упряжке в приходскую церковь отправилась.  Тоже, конец неблизкий, церкви то в окрестностях в последнее время по пальцам одной руки сосчитать можно было.  Не знаю уж как, но притащила она в дом батюшку, уже на ночь глядя.  Вот тебе и «партейная»…
     
     От батюшки толку было не больше, чем от фельдшера.  Вокруг походил, кадилом помахал и посоветовал на Бога вашего уповать.  Потому, как сам помочь ничем не может.  Это то понятно, всех, кто могли, уже лет двенадцать, как в расход (по вашему выражаясь) пустили, остались только вот такие кадильщики.  Этот, правда, двуколку и для обратного пути попросил, но Дуська так на него глянула, что тот счёл за лучшее побыстрее убраться на своих двоих. 
     
     На следующее утро собрала Дуська нехитрый гостинец и на болота отправилась.  К Акулине старой.  Вернулись уже вдвоём. 
     
     Бабке Акулине одного взгляда на Ленку хватило.  Покачала головой недобро, руками над дитём несчастным поводила, а потом отрешённо так на лавку уселась и в окошко уставилась.  Минут пять молчала. 
     
     -Плохие новости у меня для тебя, Евдокия, - наконец прошамкала она почти беззубой свой пастью.  – Считай, нет у тебя больше дочери. 
     
     Дуська, похоже, чего-то подобного уже ждала, но всё равно, ноги у неё подкосились, и, не будь за спиной у лавки, уселась бы она прямо на пол.  Обычно, горящие жизнью глаза как-то сразу потухли, да и сама Евдокия как-то опала, словно меньше стала. 
     
     -Объясни, - тихо попросила она через пару минут. 
     
     
     Акулина только пожевала беззубыми дёснами. 
     
     -Чего тут объяснять, сглазили девку твою.  Чёрта в нутро подсадили, - бабка только покряхтела.  – Эх, знать бы, кто тот паскудник, что это учудил… А дочке твоей осталось от силы дня три, тут даже я помочь не сумею.  Если б сразу, да и то – навряд ли, разная сила у нас.  Так что, Дуся, ты уж меня извини, но помочь тебе никто не сможет, как и Ленке твоей, маленькая она ещё, слабая.  Я бы рада, но… Гроб готовь. 
     
     Дуська цветом лица вровень со своей дочкой умирающей стала.  И снова огоньки в её глазах зажглись.  Только не такие тёплые, как при встрече с Трофимом, а просто-таки огненные и в то же время - ледяные.  Словно решила она для себя всё. 
     
     
     -Найти эту тварь ты можешь? – каким-то чужим, бесцветным голосом поинтересовалась она. 
     
     Вот тут уж и мне страшно стало не на шутку.  Если бы Смерть говорить могла, именно таким бы голоском она бы и общалась.  А Дуська тогда уж очень на Смерть похожа была. 
     
     Акулина же смерила её слезящимся взглядом и уважительно кивнула:
     
     -Ну, это то, как раз, дело нехитрое.  Только ты сама его и найдёшь.  Пакостник этот, что дочку твою со света свёл, первым объявится.  Правило у них такое, - Акулина снова пошамкала беззубым ртом.  – Не может он чёрта своего оставить, ему потом самому жизни не будет.  Так что, сделай так.  Когда, - бабка искоса глянула на кровать с лежащей в забытьи Ленкой, - это случится, ты сразу ни кому не говори.  Бабок плакальщиц и вообще кого-то ещё не зови.  Ирод этот сам к тебе первый заявится без приглашения.  Тогда, слушай меня внимательно, - бабка насупилась и принялась нервно копаться в своих неисчислимых юбках, после чего, наконец, выудила откуда-то снизу маленький белый свёрток.  – Тут игла заговорённая.  Как знала, с собой захватила.  Воткнёшь её в притолоку, после того, как гадёныш этот к тебе в дом войдёт.  Это его к месту, где он сядет, привяжет, не сможет он ни встать, ни отойти.  Тут уж – сама решай и действуй.  Если духу не хватит, отпусти его, только мне потом скажи, не люблю я, когда в моих местах пакость такая творится.  Только, - бабка усмехнулась, - у тебя хватит, я вижу.  Потьминых то я, почитай, не первый век знаю…
     
     Дуська последние слова как и не слышала.  Свёрточек с иголкой приняла и на груди спрятала, как сокровище какое.  Акулина же ещё немного покряхтела по-стариковски и назад к себе на болото отправилась. 
     
     На другой день Дуська у Председателя отгулы выпросила.  Про беду её уже все знали, поэтому вопросов никаких и не возникло.  Председатель ещё поинтересовался, может помощь какая нужна.  Евдокия только головой тряхнула.