А про то, что сразу после этого она к Яшке-плотнику заходила, не знал никто.  И Яшку Дуся предупредила, что б тот я язык не распускал.  Тот и не спорил ничего понимающе, но заказ принял.  Уже вечером, когда стемнело, приволок он к Евдокии на двор небольшой такой гробик.  Может и не бархатом обшитый, но добротно сделанный – ни щёлочки, ни заусенчика. 
     
     Спрятала Дуська гробик до времени в сараюшке во дворе. 
     
     А уже через два дня вечером, когда только собаки по дворам брехали, а людей уже не наблюдалось, перетащила Дуська гробик этот в избу. 
     
     Ленка ещё прошлым вечером в забытьё впала, но не металась в горячке, а просто угасла.  Только вздохнула глубоко один раз и больше не дышала. 
     
     Дуська же, как и тогда, когда ей весть о смерти мужа с отцом принесли, не завыла, не забилась в истерике.  Просто лицо к потолку подняла, всхлипнула, как волчица взрыкивает, когда разорённую нору находит и затихла. 
     
     Умерла Ленка вечером, как только стемнело.  Никого тогда Евдокия на помощь звать не стала: сама воды наносила, дочку обмыла, причесала и в платье нарядное из собственного свадебного перешитого той же Ленкой нарядила.  Потом на руки взяла и в гробик маленький, Яшкой сделанный, переложила.  Стол, с гробом на угол развернула, а в изголовье иконы поставила, уже лет с пять в сундуке хранившиеся и света не видавшие.  А и пусть, что партейная: Ленину – лениново, а Богу – богово.  Так за трудами этими скорбными ночь и пролетела.  Только когда уже светать стало, задремала Дуська у гробика, точнее, в какое-то мутное забытьё впала. 
     
     Но не надолго. 
     
     Уже где-то через полчаса знакомый скрип раздался и в дверь поскреблись.  Как будто собака под дверью нагадила и дерьмо своё зарывает.  Дуська встрепенулась и открывать отправилась. 
     
     За порогом Влас стоял.  Помятый, будто пил всю ночь, глаз подбит, не иначе с телеги своей громыхнулся, дерьмом от него разит, хоть нос затыкай. 
     
     -Привет, Евдокия, - говорит, - я тут того, должок принёс, дочка меня твоя выручила один раз, можно ей «спасибо» сказать?
     
     Евдокия стоит, глаз с него не спускает, а Влас, трусоват он был, как говорилось уже выше, мнётся, по карманам хлопает, и на Дуську не смотрит.  Потом нашёл, обрадовался:
     
     -Вот, - узелок протягивает, - дочка мне твоя дала.  Только не пригодилось, зря побеспокоил.  Восемьдесят восемь копеечек, как одна.  Могу я ей отдать? Она ж, небось, в секрете на что-то копила…
     
     Дуська только кивнула мрачно: проходи, отдавай…
     
     А Влас уж быстренько в комнату прошмыгнул, как только Евдокия с дороги убралась.  И встал, вроде как, ошарашено перед гробом. 
     
     -Это ж как, - бормочет, а морда довольная, как у кота сметаны нализавшегося. - Нельзя ж так… Ты что ж и не сказала никому?
     
     -Не успела, - как сплюнула, процедила Евдокия сквозь зубы, - ты первый новость узнал.  Долг то отдавать собираешься?
     
     Влас потерялся, но пришёл в себя:
     
     -Ай, конечно, - опустил он кулёк с медяками возле гроба, - горе-то какое…
     
     И ещё раз, на прощанье, девочку мёртвую по волосам погладил.  А из волос тот же чертёнок мерзкий шнырк к нему в рукав.  Влас аж в улыбке растёкся.  Но в руки себя взял, снова скорбный вид напустил. 
     
     -Как же ты, Евдокия, теперь? - состроил он скорбную рожу.  – Если подмогнуть чего, так ты только скажи.  Я завсегда. 
     
     Евдокия даже не усмехнулась. 
     
     -Знаю.  Помянешь дочку мою?
     
     Влас артачиться и не подумал:
     
     -Святое дело.  За что другое: ни-ни, а за это…
     
     Дуська дальше и не слушала.  Порезала в тарелку огурцов солёных, и четвёрочный стакан самогона из бутыли налила. 
     
     Влас даже стоя заёрзал из стороны в сторону:
     
     -Ты того, не подумай, что я ради этого.  Про меня разные гадости говорят… Но я чисто из уважения и соболезнования…. 
     
     -Ага, - мрачно кивнула Евдокия, - садись и пей. 
     
     Влас, уважительно кланяясь, сел на поставленную на рогожку табуретку у печи, потом, зажмурившись, словно амброзию небесную пил, вылил в себя стакан самогону.  Довольно хрюкнул и бросил в рот кружок солёного огурца. 
     
     В тот же момент Евдокия воткнула в косяк входной двери заговорённую швейную иглу, подаренную бабкой Акулиной. 
     
     Влас попытался подняться на ноги, но не смог, как будто кто его за задницу к табурету приколотил.  Недовольно хмыкнув, Влас попытался ещё раз, потом ещё… Наконец, дурашливое выражение сошло с его придурковатой рожи. 
     
     -Сама догадалась, или надоумил кто? – каким-то не своим голосом поинтересовался он.  – Ну, и что дальше?
     
     -Для тебя – ничего, - сообщила Евдокия и с размаху впечатала чёрный от времени топорный обух в висок Власа. 
     
     Раздался странный звук, словно кто-то пробил молотком толстый лёд на болоте.  Сначала удар, как дерева об дерево, а потом омерзительный «чвак», словно нечто твёрдое и тупое вошло во что-то вязкое и мягкое.  Влас выпучил глаза, из ушей его, носа и рта хлынул поток чёрной вонючей крови, а потом он медленно, как бы нехотя, свалился с табурета, уткнувшись носом в грубую ткань половика. 
     
     Дуська времени тоже зря не теряла.  Убедившись, что Влас мертвее любого мёртвого, она сноровисто обмотала голову трупа грубой тканью «дорожки», откинула крышку подпола (у нас погреба делают прямо под кухней, что б далеко не ходить), и столкнула труп золотаря прямо вниз, туда, где хранились банки с соленьями и вареньем. 
     
     На полу осталось не больше, чем пара пятнышек крови, на которые Дуська даже внимания почти не обратила – просто затёрла половой тряпкой, что б глаза людям не мозолили. 
     
     Тут уж, совсем рассвело.  Дуська вздохнула тяжело, платок чёрный на голову повязала и из дому отправилась.  За калиткой, что было сил, кобылу Власову по крупу хворостиной хлестнула, что б шла отсюда, глаза людям не мозолила.  Та и побрела себе…
     
     Евдокия же по односельчанам пошла, весть скорбную сообщить.  Слухи у нас разносятся быстрее, чем птицы летают, только три дома соседних Дуська и обойти успела, а уже вся деревня в курсе была, какое горе с ней приключилось. 
     
     Первыми, как водится, бабки кладбищенские, на ворон похожие налетели.  Дуську окружили, от гроба оттеснили, считай - все заботы на себя взяли.  Соседи мужики, не спрашивая, на кладбище отправились могилу копать.  Потом визитёры потянулись, последнее «прости» сказать и Дуське соболезнование проявить.  Председатель одним из первых заявился, на угол с иконами косо так, неодобрительно глянул, но от нравоучений воздержался, понял, что не к месту и не ко времени.