В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что удивлён уму и некой глубинной мудрости этой девушки.  Она сидит очень близко ко мне.  Моя правая рука оказывается у неё за спиной, и я машинально начинаю поглаживать её вдоль позвоночника.  Она не противится.  Я отмечаю, что бюстгальтера на ней точно нет.  Потом мне приходит в голову, что удивился бы куда больше, если б он был – с её-то фигуркой. 
     Потом вдруг в диалоге наступает пауза.  И у меня, и у неё исчерпались темы для разговора.  Она обращает лицо ко мне, а я – к ней.  Мы смотрим друг другу в глаза.  Я чувствую кожей её дыхание – оно почему-то холодное.  Так продолжается секунд двадцать.  Короткая игра в гляделки, а потом мы начинаем целоваться.  Наши языки соприкасаются, обвиваются, скользят, ласкают друг друга как влюблённые змеи.  Я чувствую страшное возбуждение.  Мы целуемся, наверное, минуты три, а то и все четыре, и можем целоваться хоть до самого утра, но в некий момент лампа на потолке вспыхивает неестественно ярко, чтобы угаснуть навсегда.  Комната погружается в полутьму, которой избавиться от приставки «полу» мешает только свет уличного фонаря, пробивающийся сквозь оконное стекло. 
     Мы отрываемся друг от друга, но только за тем, чтобы в следующую секунду перейти к новому акту пьесы.  Она расстёгивает мне все пуговицы на рубашке, и я скидываю её, а потом начинаю возиться с молнией на Светкиных джинсах.  Это мне удаётся.  Я стягиваю с неё джинсы, на мгновение замираю, зачарованный видом её стройных ног и чёрных кружевных трусиков, контрастирующих с белизной кожи.  Такие трусики редко носят в обыденной жизни, значит, она специально надела их для меня.  Потом я даю ей возможность снять штаны с меня.  Мы словно играем в шашки, в поддавки, поочерёдно лишая друг друга предметов одежды.  В конечном итоге мы сидим друг против друга в первозданной наготе, как Адам и Ева, уже откусившие от запретного плода, но ещё не изгнанные из Эдема.  Я – тридцатилетний мужчина с седеющими висками и округляющимся брюшком – и она – идеально сложенная семнадцати-восемнадцати-девятнадцатилетняя девушка.  Мы чертовски разные, но нам нет до этого никакого дела. 
     Она откидывается на подушку, и я начинаю ласкать её тело, от мочек ушей до кончиков пальцев ног, не уставая поражаться невероятной, просто нечеловеческой, гладкости её кожи.  А ещё она холодная, словно только что вышла из ледяной ванны.  Впрочем, наверное, мне это кажется только потому, что сам я разгорячён сверх всякой меры.  Я могу вскипятить кружку воды, лишь окунув в неё указательный палец. 
     - Войди в меня! – говорит она.  Не «возьми меня» и не «трахни меня», а именно «войди в меня», и из её уст это звучит как приглашение войти в Царствие небесное.  У меня мелькает мысль о предохранении.  Мелькает и гаснет, ибо я тотчас понимаю, насколько она абсурдна в сложившихся обстоятельствах. 
     Я вхожу в девичье лоно, осторожно, боясь причинять малейшую боль.  Я чувствую упругое сопротивление раздвигаемой плоти.  В голове ни единой мысли – я полностью сосредотачиваюсь на процессе соития.  Я не ощущаю потока времени.  Я не знаю, сколько длится наш акт телесного единения – пять минут, десять или все полчаса.  Наконец я начинаю улавливать признаки приближающегося оргазма.  Это подобно приближению поезда, когда сам состав ещё не виден, но уже ощущается дрожь рельсов. 
     В этот момент Света останавливает меня. 
     - Давай поменяемся! – шепчет она.  Я сожалением выхожу из неё.  Она укладывает меня на спину, а сама усаживается верхом.  Теперь мои руки лежат на её бедрах, и я вижу, как колышутся полушария её грудей.  И ещё она не закрывает глаза.  Мы смотрим друг на друга – зрачки в зрачки.  Почему-то я совсем не ощущаю её веса, словно наш секс - не более чем моя эротическая фантазия. 
     Я вдруг представляю себя стоящим на берегу океана перед приближением цунами.  Море отступает, обнажая дно, усеянное поникшими водорослями, похожими на зелёную слизь, моллюсками, спешно задраивающими люки своих раковин, и бьющимися в агонии рыбами.  Оно отступает, но лишь для того, чтобы вернуться – огромной всесокрушающей, увенчанной шапкой пены стеной воды.  Я вижу её, я слышу её рёв – рёв торжествующего Левиафана.  И я совершенно беспомощен.  Я не могу ни убежать, ни ухватиться за какой-нибудь кусок дерева в надежде остаться на плаву.  Я знаю, что волна накроет меня с головой, закружит и унесёт в неизведанные доселе пучины.  Эта волна – мой оргазм. 
     Волна всё ближе, она уже заслонила собой небо, она – на расстоянии вытянутой руки, она – совсем рядом.  И вот тут время останавливает свой бег. 
     В прямом смысле.  Замирают стрелки настенных часов, редкие осенние снежинки повисают в воздухе, молекулы прекращают свою бестолковую броуновскую суету.  А ещё мир становится прозрачным.  Препятствия перестают существовать для моего взгляда.  Словно окружающая привычная действительность – не более чем навязчивая иллюзия, а мне вдруг открывается подлинная сущность вещей.  Сначала исчезают стены, потом – предметы мебели.  Я вижу звёздное небо сквозь перекрытия, крышу и облака.  Я вижу прозрачный, будто выстроенный из хрусталя, город и лес, раскинувшийся за городской чертой.  Вижу (скорее - угадываю) стеклянных людей на улице.  И я вижу кое-что ещё…
     В этом призрачном мире реальны лишь я и огромная змея, обвивающая мои бёдра.