Два других посоха и топорик связал вместе по концам, приделал лямку из брюк, закутав в теплую зимнюю куртку.  Привязал сверху два котелка, вложенные один в другой, скрепленные защелкой, которые Манька покупала специально, и отложил связку в сторону.  Из белья оставил четверо трусов и три лифчика, укладывая в боковой карман котомки.  Туда же положил зубную пасту, щетку, мыло, расческу и зеркальце. 
     — Стирать будешь чаще! — проворчал под нос наставительно. 
     В другой боковой карман сунул наполовину заполненную полуторалитровую бутыль с водой, спички и соль.  В карман посередине — ножи, пару железных тарелок, две кружки и две ложки.  Поверх караваев и обуток уложил две простые бязевые рубахи, одну фланелевую, еще одни брюки, полотенце, заменив его на маленькое — и каравай, который она держала в руках, наблюдая за ним. 
     Куча вещей осталась лежать на полу.  Манька взирала на нее с тоской.  Дьявол не взял ничего из того, что было у нее праздничное, ни обуви, ни книги, даже еду, — выставив вон, все что припасла. 
     — Я думал, по делу идешь! — съязвил Дьявол, усмехнувшись.  — Пошли! — сказал он, помогая поднять котомку на спину, перекинув через плечо вязанку с посохами.  Котомка была на всю Манькину спину и еще торчала по бокам.  Двумя косынками закрепил лямки спереди, чтобы не съезжали. 
     Манька сразу согнулась под тяжестью железа.  Теперь, когда одна пара была на ней, было легче, но разве легко тащить три лома и шесть пудовых гирь? Порой она удивлялась, как поднимает свою ношу, котомка была неподъемная.  Но железо было каким-то странным — как будто часть его становилась ею, и было не столько тяжело тащить его на себе, сколько побороть тяжесть тела. 
     — Когда вернешься, это все выйдет из моды, — сказал он, успокаивая ее, заметив, что она собирается уложить прочие вещи в мешок и тащить их за собой, чтобы спрятать на старом месте. 
     Манька еще раз взглянула на свое добро, нажитое за жизнь.  Но Дьявол был прав: если все получится, она сотню таких платьев купит.  Кроме того, и без того было тяжело.  Уже не раздумывая, она переступила через вещи, не оглядываясь, скрылась за дверями.  Ногам было немного больно.  Зря, наверное, он оставил запасную нормальную обувь. 
     Деревня частично спала, частично просыпалась, утопая в черемуховом благоухании.  Больше всего на свете Манька любила этот запах.  В такие дни всегда уходила боль, несколько счастливых минут подарила ей судьба.  Но когда взгляд наткнулся на кузню и высокий дом кузнеца, лучше прежнего, лицо ее исказилось мукой. 
     Она кивнула в сторону дома и с горечью пожаловалась, остановившись. 
     — Это он мне сковал железо, которое нельзя снять!
     — На правое дело! — ответил спокойно Дьявол, не удостоив взглядом красивый дом с башенками.  Но, заметив слезы на щеках, нахмурился.  — Так, мы уже передумали заключить с Благодетельницей мировую? Не желаем взбрыкнуть и соскочить с костра? Согласны на геенну?
     — Я найду ее, ну а вдруг железо не сумею сносить? – засомневалась Манька. 
     — Думаешь, раньше времени во дворец проведут? — с сарказмом поинтересовался Дьявол.  — Я не имею ни малейшего желания подарить тебе такую возможность!
     — Бог ты или не Бог? — возмутилась она, шагая вслед Дьявола.  — Мог бы похлопотать!
     — Я не твой Бог! — напомнил Дьявол.  — Твой гораздо ближе! Тот же господин Упыреев, от которого милости ждешь, а не жертвы! Или, может быть, Помазанница моя ждет от тебя милости? Нас всех вполне устраивает твоя жизнь.  И жертвенное жалобное блеяние заколотой овцы приму от Благодетелей твоих — и заначка у меня найдется, чтобы воздать Помазаннице. 
     — Иду же! — возмущенно отозвалась Манька. 
     Упыреев ей был никакой не Бог.  Слушать такое о себе было обидно. 
     — Что ж, посмотрим, насколько серьезны твои намерения! Но пока… пока ты пьешь мерзость.  А вода Помазанников есть вера, исполненная силой Духа.  Смирение — наипервейшее условие угодить Богочеловеку.  А если встала на путь сомнения, осудишься! Ну, это тебе и господи… Упыреев говорил. 
     — Кровопиец-то этот? — криво усмехнулась Манька.  — Ну и иди к своим… Помазанникам! — огрызнулась она, давая понять, что если он собирается ее воспитывать и поворачивать, то не дождется.  На зло Упырееву, а теперь уже Дьяволу, достанет она Благодетельницу, чтобы Упырееву досталось — за то, что плел интриги честному человеку, а Дьявол пусть посовестится…. 
     Дьявол рассмеялся. 
     — Не знаю, не знаю….  Зачем Помазаннице испытывать судьбу и менять мыло на шило? Если Маньки станут Благодетелями, кто работать будет? Помазанница моя опирается на крепкую мышцу Господи Упыреева, который умеет пасти жезлом железным доверенную ему паству.  Знаком на челе обличены они властью над многими! Мужественные они, исполнены внутренней красотой, грамотные, гордые, — Дьявол указал на далекие холмы на горизонте.  — Не сомневаюсь, что станешь молить о смерти раньше, чем спустимся за те холмы! Какая у тебя мышца? Разве не развратится с тобою народ?
     Дьявол задумался, вслух рассуждая, хороша или плоха та овца, которая на жертвеннике повела себя примерно и лежит тихо, не взбрыкнув, ожидая, когда ее поджарят вкрутую и поделят мясо между собой.  С одной стороны получалось хорошо, но не со стороны овцы, потому как ей — смерть! Спасибо за смирное поведение ей никто не скажет.  Он с любопытством посматривал на Маньку. 
     — Я не овца! Не овца! Не овца! — разозлилась она, понимая, что ничего не сможет сделать ни Дьяволу, ни тем, кто будет ее поджаривать. 
     Она повернулась и пошла прочь, утирая рукавом слезы. 
     Наверное, Дьявол был прав, и шла она напрасно.  Если господин Упыреев пастух, кто накажет его за одну паршивую овцу? Тем более что нет у нее ни шерсти, ни мяса.  Свалилась на дом Упыреева куча дерьма, а он себе лучше прежнего выстроил.  Вся деревня приходила помогать, как пострадавшему от форс-мажора.  А у нее разве не форс-мажор? Дом-то ее завалило, который отобрали за кредит! И за бесценок продали — так, что она еще должна осталась.  Кризис — не форс-мажор? И радовались.  А чему радовались, непонятно — что снова живет как все прочие овцы, которых пасет господин Упыреев? Получалось, что пастухи живут какой-то своей жизнью, а овцы своей, и ходит пастух среди стада, и стрижет, когда вздумается. 
     Но она не овца.  Она человек.  Овца не может без пастуха, а ей господин Упыреев даром не нужен. 
     Манька не сразу заметила, что Дьявол идет рядом. 
     — Именно на сей недостоверный факт мне любопытно посмотреть, — сказал Дьявол с усмешкой.  — С чего это ты взяла, что не овца? Моей головой думать не умеешь, своей у тебя нет, и каждому понятно, что молиться идешь…
     — У меня есть голова! — сказала Манька с жаром.