Получается, убийца направил удар в самое больное место.  Такая боль — хуже смерти. 
     Тогда он не болен — он ранен…
     Дьявол к происшествию отнесся спокойно. 
     — Ты видела, поэтому переживаешь, — спокойно сказал он, как будто успокаивал врача, у которого, наконец, умер безнадежный пациент.  — Но ведь тебя не пугает то, что ты не видишь. … Она, можно сказать, и не мучилась… А тебя бы стали пытать! — он тяжело вздохнул, мрачно взглянув на нее, будто уже жалел, что не случилось: — Каленым железом.  Плетьми.  Дыбой.  Пока не признаешься….  Нет предела совершенству пыточных приспособлений! А потом казнили…. 
     После его признания, Манька успокоилась.  Не то, чтобы успокоилась — перестала думать об этом вслух, обвиняя себя явно.  Слава Богу, что она не одна шла по той деревне …
     
     Надо заметить, что Дьявол оказался преинтереснейшим собеседником, не смотря на занудство.  Манька к философии способностей не имела, а Дьявола хлебом не корми, дай язык почесать.  Но была в редких случаях от него польза, когда вперед забегал, и чаще врал, но порой говорил правду разными намеками, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность. 
     И тут Манька ухо сразу навострит, глазами по сторонам зыркнет, потому как неизвестно, какого рода неожиданность. 
     А неожиданности случались всякие. 
     Много оказалось доселе невиданных ею чудес в царстве-государстве, и плохих, и хороших.  Но чаще плохих. 
     И люди, чаще с ужасом, шарахались от нее в сторону, когда она открывала им свои незаживающие кровоточащие язвы и беззубый рот, и не было на ней живого места.  И давно бы запросила смерти, если бы вдруг не заметила, что от каравая немного убыло, посох стал короче, и обутки ее потеряли прежний вид…
     Так появился у нее попутчик, плохой или хороший, судите сами. 
     
     Глава 2 Происки Дьявола.  Или как оставить с носом Бога Нечисти. 
     Вскоре Манька к Дьяволу привыкла. 
     Даже к философии его, но много на него не рассчитывала.  Дьявол был не подарком.  Говорил витиевато: послушать его, так все масляно, а выйдет шершаво да колюче, скажет, что просвету никакого — на деле окажется, будто маслом смазано, навел тень на плетень.  Но пророчества сбывались.  Правда, навыворот.  Скажет о добром — черная полоса началась, недоброе — валит удача, хоть ведрами греби.  А иногда как есть, так и скажет, но когда совсем плохо — и опять валится она с ног.  Или когда не скроешь уже…. 
     Дьявол знал много, и не упускал случая выявить ее невежество, ему нравилось, что напрягаются у человека извилины, в каждую ниточку его плетений вникая.  А у Маньки от этого одна головная боль.  Откуда у нее извилины? Она бы меч несла, а то железо… А еще, она поняла, Дьявол не говорил об этом вслух, но все же не так любил людей умнее, чем он сам.  Как только у нее что-то получалось, он тут же размножал свою нечисть (в смысле, плохих людей), спускал с цепи, и снова открывалась ей правда жизни.  Прост был, да не настолько, чтобы позволить одолеть себя.  Бессовестный Дьявол обладал какой-то своей, особенной совестью, которая не умещалась в человеческой голове, выворачивая наоборот все ее представления о жизни.  И если подумать как он, то потом обратно Дьявольская Истина не поворачивалась никак. 
     А самомнение у него было — как у всего человечества!
     По-Дьявольски выходило, что каждый человек сам в себе дьявол.  Но при этом человек не обладал такими полномочиями, как у него.  Будто бы прописывал он бедного родственника на своей территории, а тот садился на шею и начинал прописывать не совсем умной головой свои уставы.  Мог и подставить, если вздумалось человеку поиграть с огнем.  Да так, чтобы земля под ногами горела — взять тех же неполадивших соседей.  К его советам она всегда относилась насторожено, доброе в нем было только то, что каждый раз, как она угождала в неприятность, он поучал ее: вот, Маня беда не пришла бы….  — и дальше следовали размышления, которые она должна была перебрать в своем уме, прежде чем решиться на один единственный шаг. 
     Да откуда ж столько умных мыслей взять?! Если бы хоть половина их роилась в ее голове, умнее на земле человека не нашлось бы!
     Но сделать что-то сам, никогда не брался, напоминая:
     — Это твоя дорога! Вредить идешь, а не голову склонить! Я бы в раз доставил к Помазаннице, если бы корчила тебя мысль, что пора из тебя чучело делать, посаженное на кол!
     Иногда она придумывала, что именно за этим и идет. 
     Но Дьявол тут же ее улавливал:
     — Не искренно у тебя, хочешь проехаться на мне! Вроде как думаешь, а уже мечтаешь Благодетельнице в глазик плюнуть! Но у меня так задумано, чтобы силенок у тебя не осталось к вашей встрече! Я ж Бог Нечисти, я оберегать Благодетеля должен, а ты, смотрю, умницу из себя строишь….  Мерзость не укроется от меня.  Вот сносишь об железо всю плоть, какая в тебе есть — там поглядим!
     Манька иногда не знала, что хуже: люди, с их злобой, или Дьявол, с его вывернутой праведностью…
     Наконец, она поняла, что Дьявол не мог сделать ничего из того, о чем говорил. 
     Или не хотел…. 
     Она видела, что он и в самом деле защищает не ее, и действует как бы во вред.  Дьявол часто скрывал плохие новости о дороге, применяя волшебное свое умение убивать в человеке осторожность, елейными заманивая речами в смертельную беду.  И если бы не рубашка, в которой, очевидно, родилась, ни за что бы ей не выжить.  А потом старался выказать себя с невиновной стороны, задабривая нравоучениями и солидарными поступками, за которые она его прощала. 
     Да и как не простишь: в друзья не набивался, от любопытства следом шел.  А если не друг, так не слушай — своей головой живи! С другой стороны, если столько времени вместе, и совет, на первый взгляд, дельный, как мимо ушей пропустишь?!
     А жалоблив был — такого еще поискать!
     «Ой, Маня, — бывало, сетовал он, — как мы по дорогам неухоженным да разбитым, голодные, обремененные, обращенные не в ту сторону, былинки в поле, ветром гнет, с корнем рвет!» И просит слезливым голосочком, хлюпая носом: «Повороти назад, чего нам Благодетельницу обижать?!» А Манька как посмотрит на малюсенькую Дьявольскую голову, и кажется ей, будто он именно ее передразнивает, только она подумала, а он вслух повторил.  И так противно станет на саму себя….  А Дьявол, как увидит, что своего не добился, опять уже расставляет сети, чтобы в новую беду попала!
     В общем, не единожды намекая, кто она, а кто Благодетельница, и что не каждый смог бы управлять государством, Дьявол всеми силами старался заставить ее признать, что правильно Благодетельница на ее счет прохаживается, когда называет выскочкой и другими нехорошими словами. 
     На что Манька злилась и ставила вопрос ребром:
     — А на что оно мне — ваше государство?! Да хоть бы совсем его не было, а жил бы человек, как вольная птица! Я бы не жаловалась, если бы вы ко мне не приставали… Я ведь не жду, что вы мне поклонитесь, но хрен вам в конопляном поле, не дождетесь, что и я молиться буду! Нужна тебе Помазанница, вот и иди к ней, а я без тебя обойдусь!
     И гордо шествовала на восток, на север и на юг. 
     Противиться Дьяволу стало для нее привычным делом.  И каждый раз обходила она ловушки, которыми щедро ее улавливал. 
     
     
     Первое время, как и предыдущий год, ходила она по дорогам от дома к дому, от селения к селению, стараясь обходить места, в которых дикие звери запросто могли употребить ее в пищу.  И когда поняла, что с железом ждать от людей милости бесполезно, и не снять его, разве что износить, перестала себя жалеть. 
     Но нет-нет, да и не выдерживала. 
     Пока Дьявола рядом не было, горько плакала, рассматривая раны и прикладывая к ним лекарства.  Но лекарства против железа были бессильны.  Стоило подлечить язву, как железо тут же становилось таким железным, будто булатное, и на следующий день новые раны язвили еще глубже.  В последнее время она уже боялась себя лечить — сил не было, а терпела.  К слову сказать, была у таких ран одна особенность: гноились, чернели, но редко поражались инфекцией, грубели и будто сами становились железными.