В церковь она принципиально перестала ходить, когда Святой Отец запретил хоронить на кладбище одну пожилую, измученную жизнью и изувером-мужем женщину, как самоубийцу, а спустя неделю услышала и увидела, как тот же Святой Отец прощает изуверу грехи, причащает, поливает святой водой, мажет душистым маслом… и соболезнует! Поведение Отца оскорбило ее до глубины души.  Разве он собственник кладбищенской земли, чтобы отказать покойнику? И разве он судья, чтобы прощать грехи изуверу? И как он может быть уверен, что Бог простит, если ни разу не видел Его?
     Но это было после. 
     А сомневаться она начала раньше, когда однажды к Батюшке подошла нищенка и, немного стесняясь, попросила дать ей свечку, поставить за себя.  Отче отправил женщину в церковный магазинчик.  Женщина немного помялась и призналась, что денег у нее нет.  Батюшка посмотрел на нее с жалостью, посетовал, что пожертвования скудные, и что, если он возьмет свечечку у продавщицы, грех будет на двоих, ибо ограбят бедную женщину, которой придется отчитываться за недостачу, а у самого у него свечек нет.  И потом еще минут десять рассуждал, что свечки тем и хороши, что человек жертвует, ведь и Господь Йеся должен пожертвовать своим временем, своими делами, чтобы устроить человека. 
     Манька денег нищенке дала, но сразу предупредила, что от нее исходит одно зло, и сколько бы свечей за себя не поставила, жизнь лучше не становилась — зря только деньги извела.  И посоветовала купить или еды, или одежонку. 
     Наверное, Спаситель Йеся знал, что мороки с нею будет много.  Выводить в люди богатого человека было гораздо проще.  Заметно — и сразу слава.  Вот, например: удвоил он Манькину зарплату — а как заметить, если долгов вчетверо больше? Или богатого человека состояние удвоить — как не заметишь, если сразу и дома два, и завода два, и поле вдвое, и коровник?
     
     Из наставлений господина Упыреева, сказанных на понятном языке, она уяснила, что не след ей пугать Посредницу высказываниями по поводу неприятнейшего запаха в избе — гнилостные выбросы из тела несовершенных людей редко пахли по-другому.  Манька клятвенно заверила, что когда Посредница вынет ей внутренность, чтобы загаженный отход выказать Благодетельнице, подобного с нею не случится — она будет смирной и сделает все, как та ей скажет, не ворочая носом, лишь бы дело не осталось без рассмотрения. 
     И велел господин Упыреев поклониться всяким мудрым наставлениям, коими будут потчевать ее в имениях, предоставленных величайшими повелениями Благодетельницы народу лживому и проклятому от века. 
     Странно было Маньке слышать, что есть такая земля, куда уходили на покой проклятые, радуя Царицу всея государства своим смирением.  Значит, не врали про больницы для еретиков…. 
     И опять порадовалась, что Благодетельница умеет проявить заботу и о людях, которые не имели к ней уважения.  Тем более, должна она была понять ее, ибо чистотой помыслов, какие собиралась нести в сердце, затмила бы многих из народа, обозначенного кузнецом, как народ праведный — а по ее разумению, как раз наоборот!
     А еще просил господин Упыреев пробу снять с разбойничьего железа, которое приготовили по его наущению, чтобы катилась не колобком, а шла, как положено, защемленная в кандалы.  Только так Совершенная Женщина не сочла бы ее приход как бессовестное противопоставление своим дражайшим выступлениям. 
     Манька очень расстроилась, когда поняла, что железо, которое она несла на себе, еще не все.  Свое железо казалось ей уж таким тяжелым, что страшно было высматривать его — но сдуру согласилась и на это. 
     И на том спасибо, что не сразу.  Может к тому времени она уже свое железо хоть немного и съест, и износит. 
     
     
     Долго ли шла она, коротко ли, но в стужу и лютый мороз не отступилась. 
     Сначала широкая полноводная река повлекла ее к неистовым ветрам, к морю-океану. 
     Было в царстве государстве, что некоторые реки текли наоборот, к своим источникам, где уходили в землю.  А некоторые текли с горных вершин в сторону моря-океана.  Были такие, которые текли с другого моря — и не разберешь, куда какая течет.  Но цивилизация так быстро развилась, что без разницы, откуда и куда, а только пить воду из рек было не всем можно.  Когда пили, кто кем становился, это уж как повезет.  Сосед Манькин выпил, и участок земли у него нарос, а Манька выпила ту же воду из той же кружки — и обернулась козликом.  Били ее до тех пор, пока не поняла, что та вода ей не подходила. 
     Вот и с рекой, которая была в их краях единственной, она разобралась не сразу. 
     Следуя совету, шла она против течения, думая, что идет на болото.  И когда вышла на широкий берег, ужаснулась. 
     Буйные ветры рвали небо, и страшные завывания ветров схлестнулись с шумом прибоя, который набегал и разбивался о скалы широкими и высокими волнами.  И тьма стояла, от которой страшно становилось. 
     Благодетельница жила на другом конце государства, и теперь она от нее была дальше, чем когда отправилась в путь.  Так долго добиралась, и напрасно. 
     Делать нечего, повернула она назад. 
     Но дорога в обратную сторону оказалась легче.  Она знала, где можно переночевать, к кому на постой попроситься.  Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни.  Иногда задерживалась на одном месте. 
     Голод не тетка. 
     Правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка угощала ее вместо платы за наколотые дрова, за вымытую избу, за расчищенный с крыши снег. 
     И ровно через год, после того, как отправилась в путь, снова увидела родные места. 
     Внезапно предстала перед нею родная деревня. 
     Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше. 
     Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около, не испытав своего дела.  Ничем не могла она похвалиться, воротившись с позором.  Именно такой конец прочили ей.  Деньги к тому времени закончились, одежда обветшала и износилась, но она понимала, что не пропадет.  Голова на месте, руки-ноги целы.  И только здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака, она не могла проситься на постой, чтобы снова не стать посмешищем.  Она не хотела от людей в своей деревне ничего: каждый, хоть раз да унизил ее, напомнив о сиротской доле, попрекнув куском хлеба.  И не было никого, кто мог бы подбодрить, сказать доброе слово. 
     Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность.  Она надсадно кашляла, кровь шла горлом, и седые пряди состарили ее на два десятка лет.  Мало кто узнал бы в ней прежнюю Маньку.  Силы покидали ее — она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев.  Только не могла понять, как такое возможно.  Наступила весна, и люди готовились к посевной.  Она видела не полностью вспаханные поля, ребятишек, шныряющих по угорам и собирающих первую съестную траву, отощавших за зиму коров…
     Крадучись, Манька проскользнула мимо деревни и обошла все места, в которых могла встретить человека, петляя по лесу и хоронясь от взглядов.  И незаметно для себя углубилась в глухие места. 
     Мысли ее были мрачные — шла она, не разбирая дороги. 
     Опускался вечер.  Тени деревьев расползались, образуя сумрак.  Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной.