Ты когда нибудь слышал о цирке уродов? Так вот, все, с позволения сказать, прихожане, отличались теми или иными дефектами.  У стойки сидел высокий, слишком худой человек с тонким лицом.  За массивным столом с дубовыми ножками рослый мужчина с широкими скулами пил чай.  Его пальцы, черт возьми, кажется, это называется арахнодактилия…
     Артур замялся и встряхнул головой. 
     - А в самом дальнем углу «Аменты» сидел кто-то, кто скрывался в темноте.  Свет не доходил до него, обрывался на границе отчаянного, кричащего мрака.  Такой бывает, лишь во сне, когда закрываешь глаза и тонешь в пустоте опущенных век.  Но он шевелился, и карлик за одним из столов, реагировал на это шевеление и моментально втягивал голову, как черепаха. 
     Когда мне принесли фирменное блюдо, я оцепенел от страха.  На белой тарелке с египетским орнаментом лежала рыба.  Размером со среднего леща и растопыренными плавниками, она безразлично смотрела в одну точку, но её рот! Он был полон зубов! Человеческих! Маленьких, кривых, такие лишь у детей бывают.  От ужаса я потерял дар речи.  Официант улыбнулся: «Не пугайтесь.  Рыба-каторжник пользуется большой популярностью.  Вы только попробуйте!».  «Да, попробуйте! – мерзко сказала толстуха, и наколола на вилку бесформенный кусок.  Когда я опустил взгляд на её столик, мне стало ещё хуже – она сожрала пять или шесть рыб-каторжников, оставив лишь разомкнутые челюсти с человеческим зубами. 
     Под конец вечера на сцену вышли танцовщицы, затянутые в восточные шелка.  Они вяло вихляли бедрами, и в их движениях было что-то эпилептическое.  Одна из них присела за мой столик, и взяв в руки рыбью челюсть, вставила её себе в рот.  Может, мне было бы страшнее, если бы я не был таким пьяным.  Я опирался на набалдашник соседнего стула, когда танцовщица клацала вставной челюстью и читала заклинание. 
     Я не помню, как добрался домой.  Выспавшись, я весь день чувствовал себя не в своей тарелке, а когда в обед ехал на работу, мне показалось, что из-за мусорного бака выглянула танцовщица.  Только теперь её тело покрывали не шелка, а лохмотья, лицо изуродовали язвы и струпья.  Видение быстро скрылось в куче гниющих отходов. 
     Вечером я снова пошел в «Аменту».  Я ходил туда каждый день, и каждый день становился свидетелем всё более странных действий.  Между посетителями бара однозначно была какая-то связь.  Они, как сообщающиеся сосуды, реагировали на действия друг друга.  Когда толстуха хлопала в ладоши, арахнид с гротескно-длинными пальцами подзывал официанта, тот подходил к нему, а потом относил нечто, закрытое непрозрачной крышкой человеку в тени.  Когда тот шевелился, карлик втягивал голову, после чего человек-аист за стойкой доставал блокнот и писчее перо.  Апофеозом вечера всегда становилось выступление танцовщиц, и как обычно одна из них кралась к моему столу, вставляла в рот ужасную челюсть рыбы, которую я распробовал и даже нашел вкусной, и щелкала ей.  На утро я смутно помнил происходящее, но каждый раз возвращался в «Аменту» за новой дозой неприятно-сладких ощущений. 
     Я бы, возможно, так бы и ходил туда, пока не стал одним из них.  Но я понял, что одним из них я никогда не стану, потому как посетители бара вообще не имеют никакого отношения к роду людскому.  Однажды, ко мне подошел человек-аист, и представился Птахом.  Странное имя, но то, о чём он предупредил меня, было ещё страшнее.  «Вам лучше уйти, - сказал он, - сейчас начнется кое-что, чего вам не следует наблюдать.  Вы можете остаться, но я не смогу ручаться за ваше здоровье.  Мы все ждем Аммита».  Я пропустил его предупреждение мимо ушей.  Пьяному море по колено, да и что ещё могло удивить меня сильней, чем само наличие такого бара. 
     В тот вечер на сцене появилась всего одна танцовщица.  Она вихлялась с диким неистовством, а когда музыка затихла, девушка подала знак толстухе и официанту, и они вместе скрылись в тени, где сидел незнакомый мне человек.  Из темноты доносились страшные, рыгающие звуки.  Стены пошатнулись, откуда-то появился дым.  Посетители замерли в ожидании, а потом из темноты вышло нечто.  Я упал со стула, мигом протрезвел, но всё ещё отказывался верить в монстра.  Он стоял передо мной, огромный, как бегемот с безнадежно опущенными руками и круглыми глазницами полными космического мрака и крови.  Каким-то чудовищным образом в нём слились толстуха, официант с волосатыми руками, и девушка танцовщица со вставной челюстью рыбы-каторжника.  Он хватал уродцев, и пережевывал их, одного за другим.  Слюна просачивалась сквозь острые зубы на пол, и разъедала мраморную кладку, будто кислота. 
     Я бежал.  Бежал быстро и без оглядки, оставляя за собой тихие улицы, завернутые в ночь, горящие фонари, безумное небо с ярко-красной луной.  Я думал, что сойду с ума, и в порыве ужаса сброшусь с моста, коих, как ты знаешь, в нашем городе масса.  Перед глазами стоял образ монстра, а в ушах резонировала фраза человека-аиста «Мы все ждем Аммита». 
     Через несколько дней я пришел в себя.  Голова постоянно болела, я не выходил на работу, за что был уволен региональным управлением.  Я шатался по улицам, и не решался заглянуть туда, где раньше был бар, а когда всё-таки заглянул, то не поверил глазам.  Никакого заведения в помине не было.  Разбитые окна прикрывали решетки, на железной двери висел замок.  Я вгляделся в темноту, и увидел хаос разломных вещей и смутные контуры мусора.  «Амента» исчезла. 
     Когда я уходил, мне показалось, что во тьме пустого помещения что-то зашевелилось. 
     Говорят, древние предания не умирают, пока есть те, кто верят в них.  Я разузнал, что когда-то это место принадлежало одному известному египтологу.  Из своих поездок в страну фараонов он привозил множество странных артефактов и ценных вещей.  Одним из них стала фигурка, небрежно вырезанная из камня.  Аммит… наиболее ужасный, египетский демон, чудовище, с крупом бегемота, передней частью льва и головой крокодила.