Но нет, не сегодня! Сегодня они останутся без представления. 
      Вот и кордон из стражников.  Почти все молодые, крепкие ребята.  Ему было жаль их где-то в глубине души.  Они не были виноваты ни в чем, они просто исполняли приказ, не зная, кому служат, и за что.  Пики скрестились перед ним, преграждая путь к Ней. 
      Крест.  Почему опять крест?! Почему они выбрали для себя святым этот знак смерти? Интересно, если бы назаретянина повесили, они носили бы на шее петлю?
      Она беспомощно висела, привязанная к поперечной балке, потерявшая сознание, полуголая, в грязно-серых лохмотьях, развевавшихся по ветру, словно погребальный саван призрака.  Но она была прекрасна, даже в этих жалких лохмотьях она казалась богиней.  Связки хвороста уже лежали промасленные, у ее босых грязных ног со следами кандалов и побоев.  Огромная черная волна злобы и ненависти накрыла его существо.  Они должны умереть, за то, что они сделали с ней! За то, что покусились на Богиню! Все! Все до единого! Черная Смерть не щадит ни женщин, ни детей, ни стариков.  Сегодня ОН – Черная Смерть!
      - И, во имя Господа нашего, сия ведьма – отродье Сатаны лукавого, не раскаявшаяся в грехах своих, будет предана огню очищающему! Да простит господь ее душу…
      Договорить инквизитор не успел: девять грамм свинца под громовой раскат выстрела аккуратной дырочкой во лбу прекратили его земное существование, оставив на камнях осколки черепа и мозги из развороченного затылка. 
      «Гори в Аду, тварь!»
      Ему уже было не жаль голубоглазого стражника, когда его конь, встав на дыбы, размазал копытами лицо того по мостовой.  Он пришел, как вихрь из преисподней, как кровавый ангел мщения из самых страшных уголков сознания! Он нес смерть, он был смертью!
      Толпа бросилась врассыпную, давя друг друга, затаптывая ногами упавших.  Но ему было все равно.  Собакам – собачья смерть! Стволы револьверов дымились в его руках, свинец находил дорогу, пробивая кольчуги, латы и шлемы.  Двенадцать пуль – двенадцать окровавленных трупов.  Раскаленные револьверы нырнули обратно в промасленные кобуры, уткнувшись в бедра горячими стволами.  Он потянул из-за спины двустволку.  Первый выстрел смертельным облаком из обрезков гвоздей и кольчужных колец снес голову зазевавшемуся вельможе в голубом парчовом кафтане.  Второй навеки успокоил его жену, оставив ее внутренности из развороченного дробью живота остывать на окровавленной брусчатке.  Старый добрый меч молнией сверкнул из ножен за спиной, прорубая дорогу сквозь обезумевшую толпу. 
      Они падали один за другим, как спелые колосья под серпом жнеца: дворяне, солдаты, бедняки, старики, женщины и дети.  Клинок был черен от крови по самое перекрестье.  Сегодня он вдоволь напился крови.  Никто уже не пытался его остановить, и он рванулся к Ней.  Разрубив путы, он принял ее, бездыханную, в свои объятья.  Он медленно повернул коня.  Не считая нескольких десятков мертвых тел, грудами лежавших друг на друге, залитая потоками крови площадь была пуста.  Он дернул поводья и галопом помчался к городским воротивый голос Марии за спиной.  Я был уверен, что с этими словами она положила ногу на ногу и отхлебнула добрый глоток эля. 
      - И какого хрена надо было так разодеться ради того, чтобы пожрать? – проворчал Джакомо, когда мы уже поднимались по лестнице. 
      Это был единственный случай, когда я с ним согласился. 
      - А наш-то прынц Датский! Перья распушил! Да «милости просим», да «целуем ручки», да «несоблаговолители».  Петух Гамбургский!
     
      Комната, которую нам выделил Гуннар, была совершенно пустой: за исключением узкой кровати с набитым соломой матрасом и старого шкафа, там ничего не было. 
      Не успел я закрыть дверь, как следом за нами вошел Томас с одеялом и простыней в одной руке и горящей свечой в другой.  Откланявшись, он без слов удалился.  Видимо, к нему снова вернулась его привычная апатия. 
      Я бросил одеяло на кровать, где сидела Изабелла, и подошел к окну, чтобы поставить свечу на подоконник. 
      - Ты злишься на меня? – Я услышал за спиной ее тихий голос. 
      - Отчего же? – Ответил я повернувшись.  – Ты не сделала ничего дурного. 
      Я расстегнул ремень на груди и поставил ножны с мечом в угол. 
      -Зачем же ты тогда целовался с Марией? – В полумраке и колеблющемся свете свечи она напоминала симпатичного нахохлившегося бесенка.  Брови сошлись на переносице, губы плотно сжаты, длинные тонкие пальчики впились в ткань матраса. 
     Ну прямо маленькая фурия или суккуб. 
      - Я ее не целовал, - ответил я, снимая плащ и отстегивая чехол с двустволкой.  – Это она меня поцеловала. 
      - Ты приревновал меня к Гуннару, да?
      Ну что ты с ней будешь делать? Вот чертенок! Хотя в данном случае женская логика, как это ни странно, оказалась точна, хотя я и не желал в это верить и принимать. 
      И вообще, я чувствовал себя крайне глупо, оказавшись посередине этого детсадовского любовного треугольника.  Осталось только отправиться с ними в песочницу, лепить куличики. 
      - Гуннар не сделал ничего предосудительно, - сказал я со вздохом.  - Он просто был вежлив.  Да и почему я должен тебя к кому то ревновать? Ты же не моя женщина…
      Она молчала, сидя на кровати, пока я расстегивал ремешки с кобурами.  Когда я согнулся в три погибели, пытаясь вытряхнуть себя из опостылевшей за эти два дня кольчуги, она встала и молча помогла мне с рукавами. 
      - Помоги мне снять платье, - сказала она, когда я наконец освободился от тяжелой брони. 
      Я принялся развязывать тесемки корсажа. 
      - Изабелла, нам надо серьезно поговорить.  При нашей первой встрече ты рассказывала, что выросла в крестьянской семье.  Но…
      - Я очень устала, мсье Руодри, - ответила она холодным тоном, - В свое время вы все узнаете.  Так же, уверяю вас, без награды за свои самоотверженные подвиги вы не останетесь. 
      Она сняла платье через голову, оставшись в одной нижней рубашке.  Полупрозрачная ткань почти не скрывала идеальной формы ее груди.  Слишком идеальной для ее возраста.  Бугорки сосочков отчетливо выделялись под тонкой тканью.  Я не нашел в себе сил отвести взгляд. 
      - И впредь, мсье, - она подняла на меня свои обсидиановые глаза, - называйте меня на «вы»! И не забываете «леди»!
     
      Я уже с полчаса сидел на своем плаще с мечом на коленях, прислонившись к стене под окном.  Кожаные портки и куртку я снимать не стал, так как спать не собирался.  Рядом , на кровати, Изабелла ворочалась под одеялом с боку на бок.