Ненормативная лексика использована исключительно соответственно контексту повествования. 
     
     
      Дар. 
     Несколько дней жизни одного экстрасенса. 
     
     
     
     "Но я всегда думал, что с людьми, пишущими
     подобное дерьмо, должно быть что-то неладно"
     Ричард Маккалмон.  "Участь Эшеров". 
     (о мистике и ужасах)
     
     Отчаянье (вместо пролога). 
     
     
      Всё началось с глаз врача.  Не будь их, а точнее того выражения, которое тогда в них появилось, не было бы, думается мне, всего за ним последовавшего.  Или всё могло бы пойти совершенно иначе. . .  Никто не может знать наверняка, но для меня всё началось именно с этих глаз. 
     Но винить врача не в чем.  Он работал в той клинике больше пятнадцати лет, по десять-двенадцать часов в сутки и, если б не был таким, каким был, просто сошел бы с ума.  Не знаю, сколько десятков, а то и сотен, если не тысяч раз, ему доводилось нести людям дурную весть и, если когда-то он и боялся старухи с косой, в тот апрель страха в его глазах не было. 
     Высокий брюнет, довольно таки плотного, для врача, телосложения, в белом халате, с именным бейджем на груди, вышел ко мне как раз в четверть двенадцатого утра. 
     - Мы взрослые люди - начал он - и, надеюсь, оба понимаем, о чём говорим. 
     - Понимаем. . .  - ненужно отозвался я. 
     - . . . и что дело теперь только во времени.  - Он ни в коем случае не хотел меня ранить, просто расставлял все точки над "i" и, немного промолчав, продолжил - без серьёзных нервных потрясений или каких-то непредвиденных ситуаций. . .  я даю год, может месяцем больше, может меньше. 
     Внутри меня тогда что-то оборвалось, и я едва не заскулил от обиды. 
     - Я понимаю - собственный голос донёсся как будто бы откуда-то издалека. 
     - Мне жаль.  - Сказал врач, и повисла тишина, а в моей голове носилось туда-сюда "жаль, жаль, жаль. . . ". 
     Ему действительно было жаль, жаль настолько, насколько позволяло очерствевшее сердце.  А я, (до этого, конечно, не пребывавший в полном неведении) раздавленный громадой горькой правды, смотрел в его глаза. 
     Тёмные провалы на словно бы побледневшем и враз осунувшемся лице борца со смертью, но борца, умеющего проигрывать и с годами сдающего всё больше и больше позиций.  И нет, кстати, с доктором было всё в порядке, он хорошо ел и спал, это мне тогда мир представился вдруг сырым и мрачным подземельем, представилось в тот самый миг, когда я понял, что сам у себя отнимаю драгоценное время. 
     - С вами всё в порядке? - спросил врач и замялся двусмысленности фразы. 
     Нет, со мной не всё в порядке, но я не ответил. 
      Мне навсегда запомнились его глаза.  С них всё и началось - в них была просьба о прощении за то, что он ничем больше не может помочь, но в то же время в них было безразличие, у него было ещё два десятка пациентов, и это только в тот месяц, в тот злосчастный, чёрный для меня апрель. 
     - До свиданья - я развернулся и, вздохнув, пошёл к лестнице вниз. 
     - До свиданья - отозвался врач и ушел, просто взял и ушел, да я и не знаю, чего вообще ожидал от него тогда. 
     
     
      В первый раз было действительно ужасно страшно.  Это случилось через две недели после моего приговора, и я был уверен, что умру в тот день. 
      С самого утра на задворках подсознания тревожно забили колокола, а по телу стали прокатываться волны головокружения и дурноты.  Я молился чтобы приступ обошел меня стороной, но бог, видимо, в тот день был занят чем-то более важным. 
     Щеку дергал нервный тик, ладони вспотели, а скрежет, грохот, звон, скрип и крики всё сильнее ввинчивались в мозг, который словно сжали в стальные тиски.  И вот вся эта какофония взорвалась чудовищной болью.  Я рухнул на колени, обхватив голову руками, не в силах не о чем думать и ничего соображать.  Губы - в кровь.  Руки - в кровь.  По щекам катились слёзы, я орал, в истерике катаясь по полу, а свет, свет из окна, кажущийся адским сиянием, выедал глаза.  Я сам в какой-то миг стал болью и светом, и душа, казалось, покинула измученное тело. 
     "Смерть. . . " мелькнуло в голове. 
     Но это не было смертью, и вот приступ стал утихать, недуг мой, точно насмехался надо мной, жалким человечишкой, что полностью был в его власти. 
      И вот тогда, дрожащий от озноба, залитый холодным потом и хрипящий, как выброшенная на сушу рыба, я задумался о чем-то, что могло бы мне помочь.  Чувствуя кислый смрад от расползающегося по штанам пятна, я задумался о чем-то ином, сверхъестественном, не подвластном предавшей меня науке. 
     
     
      Как средневековый алхимик корпел я над древними фолиантами, проводил опыты, граничащие с черной магией.  Вдыхал ядовитые пары, с красными от недосыпа глазами, метался туда-сюда в облаках серо-белого дыма. 
     "История темного мира", труды Корнелия Агриппы и десятки, если не сотни, работ по практической магии, половина из этого - чушь, бред, обман, мистификация.  Что еще больше распаляло меня и больно ранило отнятым временем. 
     Всё больше погружаясь в свои исследования, я узнавал такое, от чего у обычного человека волосы встали бы дыбом; я встречал глаза, полные тьмы; я слышал слова, такие, после которых уже невозможно сделать шаг назад. 
      Приступы повторялись всё чаще, но страха перед болью уже не было.