- Женщина налила еще кофе.  Грустно вздохнув, до боли напомнив мою собственную мать, поставила передо мной дымящуюся чашку.  Вечерело, и тени, падающие на его лицо, подчёркивали морщины; она казалась восково-бледной, как статуя.  В глазах блестели слёзы.  - Такой день просто нельзя забыть.  Рано утром, не было ещё и девяти, в дверь постучали.  Я открыла и увидела Веню.  Измождённого, больного, в грязной одежде, с трясущимися руками… Сначала я решила что он пьян, но через секунду поняла, что это была боль.  Жуткая, страшная боль.  Таким я его не видела никогда.  Он в первый раз в жизни, начиная с «долбаной суки», назвал меня мамой.  Не матерью, а мамочкой.  Он просил, да, просил, мамочка, помоги мне - по её щеке скользнула жемчужная капля - Помоги мне мамочка, пожалуйста, помоги… Его трясло, я… Я тогда поняла, что никогда по-настоящему не обнимала сына.  Прижала его к себе, а он дрожал от слёз.  Кричал что ему больно, просил что-то из него вытащить…
     - Простите? - уточнил я. 
     - Так и сказал.  Мама, вытащи из меня эту штуку.  Я не поняла о чём он.  Потом, я не знаю, сколько прошло времени, истерика прошла; утихла, по видимому, и боль.  Он встал.  Я помню, будто всё это было только вчера.  Я так хорошо это помню.  Свет из окна.  Гудит холодильник, лает где-то на улице бродячая собака.  Он тогда назвал меня мамой, вы представить себе не можете, что это для меня значит… Может мы не всегда понимали друг друга, не всегда ладили, но это, помните, это мой сын.  У меня есть сын.  А у него мать, чтобы ни было, хотя иногда так сложно; сложно понять вещи, которые на самом деле просты, как мир.  Или говориться, стары, стары, как мир.  Пусть так.  Он встал, отёр со щеки слезу, только размазав грязные разводы, и сказал «Спасибо», он сказал «спасибо, мама».  И ушёл.  В тот раз он ушёл навсегда.  Больше я его никогда не видела.  - Она чиркнула зажигалкой и через мгновенье, вокруг неё образовался призрачный ореол сигаретного дыма.  Тлел рыжий огонёк. 
      - Это с греческого значит холокост (от английского holocaust - Всесожжение).  Глядя на сигарету в руке женщины, я вспомнил комнату Вениамина. 
      Я вспомнил - не понимая, что чувствую - обгоревшие, чёрные стены, испещрённые кривой вязью странных символов на греческом и арабском, некоторые из которых пытались стереть чем-то острым.  «Холокост» - повторялось чаще прочих, и это (вызывая, конечно, даже подсознательные, ассоциации с геноцидом во время Второй Мировой) холодило кровь и заставляло подкашиваться колени. 
     - Он пытался сжечь сам себя.  - В тот раз она стояла у порога, опять курила.  Руки дрожали.  Она боялась этих стен, боялась даже говорить; как раз в тот самый миг я понял, что она боялась сына, боялась и так и не смогла полюбить.  - Когда-то говорил, что скоро решится судьба людей - я невольно взглянул на иероглифы на стенах.  - До того, как первый раз вернулся домой.  Он говорил, что кто-то должен дать ему некую власть… - по щекам текли слёзы.  - Он сошёл с ума, мой сын сошёл с ума… Почему, почему это случилось именно со мной?
     - Каждый получает то, что заслуживает… - я не хотел говорить, но сказал.  - Простите…
     - Он бормотал что-то себе по нос - занятая воспоминаниями, она, кажется, меня и не услышала вовсе.  - Кричал по ночам.  Тогда он собрал в своей комнате все свои записи и дневники, которые вёл с девяти лет, и поджёг.  Задыхался и кашлял, но не хотел чтобы его спасали, не хотел… Вопил, чтобы мы шли прочь.  Если бы не я, квартира сгорела бы…
      Психолог взглянул на меня поверх очков и как-то отталкивающе странно улыбнулся.  Я знал, что он считает меня не больше чем «странным парнем», который надоедает странными расспросами; я знал, что считает себя хозяином своей судьбы.  Аннушка и грёбанное подсолнечное масло, так говорил Егор…
     - Извините, но у меня пациенты. 
     Сосед по палате сунул в рот очередной леденец:
     - Ну чего, больше мне рассказать то нечего.  Я пойду?
     Врач из «дурки» взглянул в окно. 
     - Это всё, пожалуй, чем я могу вам помочь, а теперь у меня дела, вы извините. 
     Глава секты замолчал, а потом вздохнул, будто вспомнив что-то плохое. 
     - Что ещё вы хотели узнать? Не знаю, смогу ли рассказать больше чем уже рассказал. 
      Я ненавижу эти глаза.  Глаза людей, которые думают, что умнее меня.  Может быть, тогда-то я и начал сходить с ума, но ясно понимал, что каждый из них если не соврал, то чего-то недоговорил. 
     Тогда это стало моей навязчивой идеей.  Кто же ты такой, Вениамин Нестеров?
     История смерти. 
     «Возможно, эти могучие силы, или сущности, предвещают возрождение давно минувшей эры, когда жизни были свойственны очертания и формы, возникшие задолго до явления человечества… Память об этих формах сохранилась в поэзии и легендах, где они превратились в богов, чудовищ и героев различных мифов». 
     Алджерон Блэквуд. 
     
      Меня зовут Альин Краев.  В прошлой жизни я был журналистом.  Я говорю - «прошлая жизнь», потому что иного эпитета подобрать не могу.  Все, что было до, - колледж, университет и прочая дрянь; студенческие пьянки (весело было, честное слово), потом скучная работа офисного клерка (вот уж где ничего весёлого) - было как будто во сне, да и не было этого всего.