Потому, наверное, я и проникся к Нестерову неким подобием теплоты - наши судьбы многим похожи.  Я всякий раз, когда думаю об этом, вспоминаю его лицо.  Бледную кожу, голубую жилу на виске и серые глаза. 
     Я почти уверен, что каждый из вас иногда задумывался о том, что могло бы быть если бы.  «Я если бы случилось иначе, чем случилось, а?».  Вот так и я часто думаю, что случись у меня жизнь по-другому - лучше или хуже - то не довелось бы мне иметь участие (хотя бы пусть и частично) в судьбе Вениамина Нестерова. 
      Первая моя работа стоила мне десять тысяч в месяц - смешные, даже по тем временам деньги - но я был доволен и тем.  Работал я курьером в газете с дурацким названием, но именно тогда познакомился с парнем, который был помешан на творчестве Лавкрафта, и всё мечтал о собственном издании.  Звали парня Егор - весёлый бородач, привлекательно небрежный, и пахнущий «травкой» (тогда я и попробовал), в затёртых джинсах - и он научил меня играть в покер. 
     И дело здесь в мелочах.  Как всегда.  Грёбаных, долбаных мелочах.  Аж, плакать хочется.  Не застрелись моя мать, - просто вернулась однажды тёплым весенним днём и сунула себе в рот дуло пистолета - если… Да, к чёрту.  Обо мне больше не надо. 
      Я увидел Нестерова, когда вокруг царил кромешный ад.  Настоящий ад на земле.  Всё вокруг грохотало.  Это просто невозможно описать обычными человеческими словами.  Тот дикий, первобытный страх, что составляет сущность человеческого существа - вот что я чувствовал тогда.  Тогда, когда земля вокруг содрогалась, как в эпилептическом припадке, кренились столбы вдоль вздыбившейся дороги, по которой змеились чудовищные трещины.  Люди уже не кричали, а вопили - люди умирали на моих глазах! Я видел кровь и их глаза, в страшном нагромождении грохота и криков. 
     Город бился, как загнанный зверь.  Это было землетрясение невиданной силы (такого не было за последние девять лет). 
      Тогда-то из облаков едкой каменной пыли, в ярком свете, заливающем обречённый город с далёких безразличных небес; когда, искря, сорвался с опоры провод электропередач; тогда-то я и увидел его.  Всё дело в мелочах - не будь его появление столь эффектным для меня в тот миг, и не появись он передо мной именно при таких обстоятельствах - я бы ни за что не взялся за это дело с таким упорством. 
     Я чудом остался жив тогда, а сейчас понимаю, что это было совсем не чудо.  План.  Закономерность.  Синхронность.  Чёртова судьба. 
      Он медленно шёл вдоль тротуара, так, как будто было самое обычное летнее утро, а трещины (невероятно!) будто живые, обходили его, словно боясь причинить вред.  Нестеров улыбался, а ветер колыхал полы пальто, поверх потёртой футболки с Кин-Конгом на груди…
     Сердце то замирает, то напротив, начинает биться быстрее, когда я вспоминаю тот день.  На лбу выступает испарина, и я ничего не могу с собой поделать. 
      Я тогда был репортёром, журналист из издания под названием «Сверхъестественное», и я приехал в город, что бы выяснить что-нибудь (желательно как можно больше) о той самой секте.  Название этого братства везде предлагается разное, потому я говорить его не буду, а что они проповедуют мне до сих пор так и не удалось выяснить. 
     - Когда кто-то знает что-то, чего не знает другой, это даёт ему преимущество.  - Глава секты сидел в густой серой тени вне досягаемости лунного света, и это начинало раздражать.  По спине пробегали мурашки, а голова была тяжёлой, как у пьяного, как у пьяного… Часы тикали, как чьё-то сердце.  - Мы говорим друг с другом, но каждый из нас, я уверен, думает совершенно иначе, чем говорит.  Кого волнует чужое мнение? - смешок из темноты - когда у каждого из нас есть своё.  Вениамин, в конце концов, оказался таким как все, ничто не меняется, молодой человек, как и люди.  Он боялся.  Когда видишь что-то, чего не можешь понять, автоматически записываешь это в ранг ужасного и противоречивого, не так ли?
     Все мои расспросы он топил в туманных метафорах и демагогии.  А я видел, как будто наяву, глаза Вениамина.  Видел, как он понял что-то (что, господи, я и по сей день понятия не имею!) и решил, что больше не будет делать так, как ему говорит кто-то. 
      Землетрясение исковеркало город до неузнаваемости.  Страшно стало (до того было нечто вроде агонии) только тогда, когда я мельком взглянул из окна на разрушенный стихией город.  В окнах горели свечи - электричества не было ещё почти два с половиной месяца - тогда, непереставая, шли на развалах спасательные работы. 
     Уже опустилась ночь.  Из открытого окна в квартире пахло гарью, и пробирал до костей холодный воздух.  Я помню тот день до мгновенья.  Будто желая доказать самому себе, что всё действительно было, я проговаривал всё про себя сотни раз.  Сотни раз, и с каждым разом становиться страшнее и страшнее.  Это не пожар, - огонь не умеет врать - но раковая опухоль на самой последней стадии.  Назад уже не повернуть, но никто не может точно сказать, когда наступит конец.  И будет ли этот конец счастливым? И будет ли конец?
     - Мой сын умер где-то в городе.  Может быть, ещё найдут его тело, раздавленное бетонным перекрытием, а может быть он будет ещё жив.  Я не знаю.  Я так устала от всего этого.  Вы считаете меня… Считаете? - подняла на меня взгляд - Мне всё равно, что вы считаете по этому поводу.  Я с девятнадцати лет живу с непосильной ношей, но я пыталась, как могла, но пыталась сделать так, чтобы стало лучше. 
     - Спасибо вам - сказал я.  Сказал, посидел несколько секунд в молчании, слушая далёкое завывание полицейской сигнализации.  - До свиданья. 
     - Прощайте. 
      Прошло уже очень много времени с тех пор, но я, погружённый в свои метания, уже никогда не буду просто «странным парнем». 
     Что вы видите, когда поднимаете глаза к небу? Что вы видите, глядя в эту синюю даль? Что? Вы ведь не думали об этом, нет? Я вижу угрозу.  Грёбаную раковую опухоль.  И ветер, липким прикосновенье страха, доносит тихий шёпот неведомых сил.