И здорово пугаются, когда зверь поворачивается против них самих. 
     — Когда-то у людей была магия, они знали, как устроен человек, как подчинить его, как украсть или заставить отдать добро.  И как вылечить и доказать вину насилия.  Но потом пришел Зверь, поменял знания, придав им новое звучание, и знания стали недоказуемыми.  Догматы не несут в себе ничего такого, с чем столкнулся бы человек в жизни, они приятны на слух и ласкают надежду и веру человека в лучший мир.  Казалось бы, простой догмат: Бог есть, и он любит тебя, ибо дал Сына.  Верь.  И страшная правда уже никогда не откроет человеку глаза, хотя правда всегда вокруг него и рядом.  Бог не добрый и не злой, есть определенные правила, когда он любит, а когда уже не считает человека своим другом.  У него не может быть детей, он не животворит, а управляет материей, которая сделает все по его слову, и судит, и обличает, и наказывает. 
     — А вы? — удивилась Любка. 
     — Мы его руки, в этом мире я правая рука, а он левая, — сказала волшебница.  — А в том, он правая, а я левая.  А духи — наши пальцы. 
     — Зачем же он дал мне… — Любка запнулась, обдумывая продолжение, — такую силу?
     — Он подумал, что если дать людям человека, который сильнее Зверя, они поверят или начнут сомневаться, и будут искать ответ.  Нет, здесь ты уже ничего не сможешь сделать, сила Зверя на земле столь велика, что даже если бы у тебя не будет Голлема, люди не станут разбираться, откуда идет твоя сила.  Но в том мире Зверь родился одновременно с тобой.  И Бог надеялся, что ты найдешь его и раскроешь его секрет, предав на осмеяние, и он не рыскал бы по свету, перестраивая ум человека. 
     — Мне нельзя говорит тебе о будущем, человек сам творит судьбу, но серое твое израненное вещество помнит ужасы и в страхе.  Если ты не убьешь Голлема, каждый твой день станет приносить тебе боль и разочарование.  Надо вспомнить все, что делали маги, все, чем снабдили Голлема. 
     — Но я пыталась! — расстроено воскликнула Любка.  — Его как бы нет!
     — Потому что он — это ты.  Он и закрыт в тебе, и бродит по свету.  Любонька, он монстр, но управляет им программа.  Она противостоит тебе, и каждое твое слово порождает ответную его реакцию.  Люди — всего лишь люди.  Они берут все лучшее и уносят с собой, и отдают то, что им не нужно.  Ты придешь и умрешь вместе с ними, когда поле Голлема накроет их и тебя, или они будут противостоять тебе, как Голлем. 
     — Но ведь не все! Мы со Светкой хорошо ладили в последнее время. 
     — Света стоит на одной с тобой ступени.  Она брошена, как ты, знает боль.  Это вас объединяет, но надолго ли? Когда у нее кто-то стоит за спиной, она легко предает тебя и не считает это преступлением.  Ты привязана к ней больше, чем она к тебе. 
     — А почему у меня не получилось помочь матери? — задала Любка вопрос, который мучил ее давно. 
     — Чтобы помочь человеку, надо быть чистой.  Представь, что мать посмотрела в зеркало, а потом взглянула на тебя и увидела голую правду, которую показывает людям Голлем.  И ей стало страшно тащить на себе эту ношу.  Она избавилась от мечты жить с отчимом, но она тяготится всеми твоими подарками и тобой, когда ты стараешься напомнить, что ты часть ее жизни. 
     — А Инга? Мы все еще дружим.  И девчонки… Ну, они не боятся меня. 
     — Чем старше становится человек, тем больше зла приходит в его жизнь.  И каждый день они стоят перед выбором, понести его тебе, или оставить у себя.  Это лишь дело времени, когда вы станете врагами.  Попробуй понаблюдать — вот вы разошлись, и буквально на следующий день человек чужой.  У него нет ни одной мысли, чтобы позвать тебя или прийти самому.  Много ли твоих подруг помнят о тебе? Или пишут? Или ждут тебя?
     — И в то же время и ждут, и радуются и пишут, и весело проводят время… — задумалась Любка.  — И переживают друг за друга. 
     Так оно и было.  Нет, ее не гнали, но она чувствовала барьер, который воздвигают вокруг себя в ее присутствии.  У них было мало общих тем, которые были бы приятны и ей, и тому человеку, к которому она обращалась.  Никто не смеялся над ее шутками, никто не восторгался ее поступками, никто не передавал ей приветы, а когда уходила, никто даже не замечал.  В последнее время она никому ничего не доказывала, это было слишком трудоемко и затратно — через день два нужно было все начинать сначала, барьер оказывался на том же месте.  Ее всегда интересовал вопрос, когда ее нет, кто-нибудь о ней вспомнил хоть раз? И всегда интуитивно знала точный ответ: нет, в памяти людей она была пустое место.  Как в своей собственной памяти.  Она не слышала свой голос, она не видела свой образ, не запоминала отражение в зеркале.  Там был черный дым, наполненный объемными тенями. 
     — Так будет всегда? — расстроилась Любка. 
     — Со временем станет хуже.  Ночь идет на эту планету, на страну, которая приютила тебя.  Много людей погибло.  Зверь выпил много крови, когда ходил под ним человек, потом пришла мысль о свободе, и снова Зверь пил человеческую кровь.  И немного пройдет времени, когда придет новое кровопролитие.  За десять лет людей погибнет больше, чем за время войны.  И никто не будет скорбеть о них, никто не назовет их героями, они уйдут тихо и незаметно, выпитые до капли. 
     — Из-за меня? — ужаснулась Любка. 
     — Не совсем.  Из них выйдет зло и сделает их слепыми и глухими.  Ты и твой Голлем ускорите их падение.  Ты будешь желать доброй жизни, а Голлем крушить и ломать вокруг тебя все, что может стать опорой.