Если младенец выживет, он сделает память девочки черной, как сама Бездна, чтобы ни один дух не подступился к ней, не одна мысль из пространства не потревожила ее. 
     — Но разве духи нас не поддержали?! — воскликнул Оливарн, откровенно засмеявшись.  — Мне кажется, когда вы снимали с нее кожу, они кричали вам осанну и падали перед вами ниц!
     — Духи всего лишь посланцы! Им неведом замысел Того, кто их посылает, — юноша своей дерзостью раздражал старого мага.  Он тяжело вздохнул, с сожалением взглянув на Оливарна.  — Кто скажет, вопреки или согласно пророчеству поступили мы?!
     — Но мы уже вмешались, когда разрушили их мир! — в отчаянии и ужасе выкрикнул молодой маг.  — Вы учили меня верить в свет и добро, но что тогда свет и добро, если то, чему вы меня учили, оказалось худшей тьмой?!
     Старый маг взглянул в глаза своего ученика, запуская руку в его волосы, словно бы хотел погладить. 
     — Хорошо… Услуга за услугу.  Но это последняя твоя просьба… Я спасу женщине жизнь и оставлю девочку ей.  Здесь слишком много микроорганизмов, против которых у нее нет иммунитета… — теперь в его голосе послышалось превосходство.  Старый маг вдруг преобразился, словно дремавшая в нем сила проснулась и вышла из него вся и сразу.  — На коре головного мозга ребенка осталось кровь, которая вызовет воспаление и смерть.  Женщине не придется долго мучиться с младенцем.  И не стоить делать из этого трагедию.  Мы часто не позволяем ребенку появиться на свет — иначе мы бы уже давно перенаселили планеты и умирали с голоду, уничтожив все ресурсы.  Девочка лишь одна из многих, которые не повезло, — он убрал руку с головы ученика. 
     — Вы… — дрогнули губы Оливарна, прошептав тихо.  Лицо его вдруг стало каменным, а глаза неподвижные и неживые. 
     — Я должен был это сделать… — теперь и старый маг выглядел, словно бы им управляли — и он сопротивлялся, но не мог остановить себя.  Внезапно в другой его руке блеснула сталь, он взмахнул ею — из перерезанного горла Оливарна хлынула кровь. 
     Оливарн пошатнулся, избавившись от неподвижности, схватившись одной рукой за горло, стараясь удержать кровь, диким ненавидящим взглядом пронзая старого мага. 
     — Вы… убили меня… до того, как произнесли заклятие смерти… — он упал на землю, неловко оттолкнув сверток, чтобы не придавить и выронил посох, который слегка засиял, осветив ложбину — и вдруг стал черным, как уголь.  Любка упала рядом, залитая кровью, лицом к Оливарну.  И почувствовала, как слабеющая его рука потянулась к ее лицу.  — Боже, помоги…
     Договорить он не успел, из небесно-голубых глаз его, которые словно бы еще светились, устремленных в небо, ушла жизнь. 
     Старый маг повернул ученика, закрыл неподвижно застывшие глаза, склонился над ним, присев на колени.  И почти сразу в его собственных, словно проснувшихся глазах отразился ужас — старик затрясся всем телом, словно пытаясь откуда-то выбраться, чему-то сопротивляясь. 
     Наконец, он успокоился, подчинившись, погружаясь в какое-то равнодушное состояние.  И только губы его продолжали беззвучно шевелиться, не издавая ни звука.  Но Любка понимала.  «Отпустите меня! Нет! — он проиграл, старик был заперт внутри.  — Хорошо, я сделаю…»
     Любка узнала ту силу, которая гнула ее пальцы и делала тело чужим…
     Он подобрал посох, дотронулся до тела Оливарна.  Тело сразу начало гореть, осыпаясь пеплом.  Потом аккуратно уложил посох юноши в приготовленную с помощью магии яму, словно бы не заметив, что из посоха вырвался огненный столб пламени, устремившись в небо и рассеявшись в пространстве серебристым светом, который распространялся словно по цепной реакции, на минуту другую осветив селение под угорами и снова стал деревянным, туда же ссыпал собранный пепел и прикрыл камнями, засыпая землей. 
     Точные его движения не вязались с отсутствующим взглядом, как будто внутри его сидел человек, натянувший на себя дряхлое стариковское тело.  Тот, кто им управлял, не имел в себе сомнений, давая старику силы.  И только когда дело было сделано, старый маг на мгновение ожил и сразу упал на колени, сползая по своему посоху, который держал в руках. 
     — Потерпи… Я не могу нарушить клятву, данную Совету… Через час я стану свободным, и ты скажешь мне все, что хотел… — снова беззвучно прошептал он, из глаз его выкатились скупые слезы.  — Ты был моим лучшим учеником и превзошел меня… Я прошу у тебя только час, Учитель!
     Потом он поднял Любку, заглянув ей в лицо. 
     — Я тоже верю, что ты выживешь… Боги, Боги защищают тебя! Ты прошла через Ад, и ты достанешь Рай… И ты спасешь свою мать, которую я убью, положив камень…
     
     — Понятно… — голос скрывал боль, но Любка ее чувствовала так же, как свою.  И все же в том голосе она прозвучала необъяснимая радость. 
     — Уйди! Изыйди! — приказала Любка, окрепнув. 
     — Не могу! Мы с тобой думаем одной головой! Ты оказалась крепче, чем они о тебе думают, — похвалил ее скрытый за границами бытия и небытия. 
     — И что же вы там думаете? — Любка уже догадалась, кто и как пробивает ее. 
     — Мы уверены, что спасения нет.  Мы уходим, как безмолвные тени.  И если ты не вернешься, мой мир погибнет.  Наш мир!
     — Мой мир здесь, — твердо произнесла Любка, не оставляя надежды собеседнику. 
     — Ты вправе ненавидеть, и я.  За смерть брата.  Но мало ли в том мире найдется людей, которых ты захотела бы спасти? Та женщина… ты любишь ее, боль достала меня… А мы чувствуем ее каждый день, когда теряем близких… Помоги! Найди посох! Он сделал его сам, я знаю его секрет! Он верил, что когда-нибудь придет время вернуться!
     И вдруг Любка нащупала дыру.  Вот она! Черная воронка, зависшая где-то над ее лбом, изогнутая, она была в ее собственном подпространстве. 
     Волшебное слово и голос замолчал.  Сумеречное ее состояние постепенно пришло в норму. 
     — Не добьетесь вы ничего! — зло бросила Любка, вставая и доставая из шкафа дорожную сумку. 
     
     
     Любка отложила письмо, которое нашла в документах матери.  «Надо попытаться взять себя в руки! — приказала она себе, вспомнив, что в доме не осталось ни грамма крупы.  Закончились не только продукты, но и туалетная бумага.  Жизнь продолжалась.  Пять лет прошли не зря, она все же вытащила себя.  Если носитель матричной памяти смог до нее достучаться, значит, червь отступил. 
     Она уже три месяца месяц выходила из дома, разве что погулять с собакой и купить собачий и кошачий корм.  Кошка и собака жили между собой дружно.  Кошак магу полагался обязательно, он тоже видел духов, а собаку держала для души.  Хотя, по наблюдениям, собаки духов видели не хуже.  Особенно, чужих, которые шныряли по подъездам, нередко забегая в квартиры, как вестники дурных мыслей.  Жалко, что дачу пришлось продать, там они могли резвиться вволю.  Наверное, только животные поднимали ее каждый раз, когда она оставалась без сил.  Но жить на что-то тоже надо было.  А потом продала машину — все равно ездить некуда, стояла без дела.  Два предприятия, бухгалтерию которых она вела на дому, едва-едва покрывали расходы за коммунальные услуги и на еду.