— Мама, не отправляй меня! Пожалуйста… — бросилась Любка на дверь, задыхаясь. 
     Вот! Добилась! Избавлялись от нее! И все теперь будут думать о ней, как девочке, которая не нужна никому… А Нинка осталась хорошей!
     Пережить такое мог не каждый! Бежать…
     Непослушными руками, на подогнувшихся коленях, Любка вытащила из ящика плетеную корзинку, сунула булку хлеба, нож, схватила теплую куртку и вылезла через открытое окно в огород.  Картофельная ботва укрыла ее надежно.  Она ползком пересекла открытый участок, достав до межи, на которой росли черемухи и смородина.  Тут поднялась, передохнув, и скрываясь под густыми ветвями, вышла на открытое колхозное поле, куда они ходили за горохом. 
     
     У леса Любка остановилась, спохватившись, что пока бежала, хоронясь от взглядов, не подумала, что идет не туда.  Если в лес, то обычно ходили за речку, за фермы, там и тропинки с дорожками, и сенокосы, и малинники, и рябинники на месте старых деревень, от которых остались одни холмики.  Да и всегда кого-нибудь встретишь.  Всегда встречали, когда мать брала ее с собой по грибы.  А еще ребята по вечерам жгли в той стороне костры. 
     Лес через ветви выглядел дико и сумрачно. 
     Этой стороны побаивались, здесь и грибы не водились, и место слыло нечистым.  Поговаривали, что где-то здесь проходил колчаковский тракт, и было: с одной стороны белые, с другой красные, а с третьей зеленые.  А село — раньше это была деревня, селом она стала потом, когда срослись между собою три деревни, — посередине.  И кто-то нет-нет, да и находил на том месте оружие и кости неуспокоенных покойников, которые казались людям.  И все верили, что где-то здесь колдун — а в деревне их раньше было много, сюда они сбегались во время крещения Руси, передавая знания кому-нибудь одному вместе со своею силой, и скрывались ото всех, никогда не признаваясь о себе в открытую, — зарыл клад, в который положил свою колдовскую книгу.  Любка не раз с замиранием сердца слушала такие истории от своего дядьки Андрея.  И не ей одной, уж на что Сережка и Лешка — большие уже, один ходил в седьмой класс, а один в четвертый, и на покос их брали, и коров пасти, — а и то было страшно.  Особенно, когда дядя Андрей рассказывал, что напугался сам, когда увидел закрученную воронку, которая появилась из неоткуда и остановилась метрах в трех, а потом понесла лошадь, когда вдруг встал на дороге человек, закрытый в черный плащ, скрывая лицо под капюшоном. 
     Здесь могли быть и дикие звери.  Зимой на ферму напали волки.  И сторожа с ружьями не смогли волков остановить, перепугавшись насмерть и закрывшись у себя в каморке.  Они перегрызли горло почти всему стаду.  Перед этим в соседней деревне они же извели отару овец.  Правда, никто толком объяснить не смог, чего коровы делали зимой на улице в загоне, да еще ночью.  За волками отрядили целый отряд охотников, которые прилетели на вертолете.  На него все ребята бегали посмотреть.  И она.  Вертолет она тогда увидела впервые.  Волки на время охоты куда-то ушли, достали только двух лосей, двух рысей и трех кабанов.  Егерь дядя Матвей после ругался, что не охотники это были, а банда браконьеров, и что не волки на коров напали, а оборотни, потому что волкам никогда в жизни не открыть ворота и выгнать привязанное на цепь стадо. 
     Конечно, в оборотней никто не поверил, а волков с того времени побаивались, в лес по одиночке не ходили.  Еще деревенским собакам поставили прививки от бешенства. 
     Любка переминалась с ноги на ногу, не решаясь покинуть поле.  Огороды были отсюда недалеко, их огород с краю, поэтому вернуться было еще не поздно.  Но стоило Любке вспомнить, что все для нее закончилось плохо, ноги сами собой шли в сторону леса.  Возвращаться было никак нельзя, это означало бы, что она признала поражение. 
     Она осмотрелась.  Ели идти вдоль опушки, то можно обогнуть село, добравшись до фермы, за которым лес был знакомый. 
     Затягивая время, Любка набила карманы горохом, поела, пытаясь успокоиться.  Здесь он был крупным и еще зеленым, садили его поздно.  Место нехоженое.  Мысли были тяжелые, она уже пожалела, что не захватила веревку, чтобы уйти из жизни насовсем. 
     Вешались в их деревне часто, нет-нет, да и повесится кто-нибудь.  Однажды за огородами они нашли кучу полезных вещей — посуду, открытки, толстенную косу, сплетенную из красивых ниток для вышивки, флакончики с духами и книги… Перед тем, как повеситься, тетенька вынесла все самое ценное из дома и сложила за огородом.  Сама она была не местная, откуда взялась, никто не знал. 
     Страшно, а какой смысл жить? Кому она нужна?!
     Любке было обидно.  Как она могла испортить кому-то жизнь? И зачем матери кто-то еще нужен?
     Любка тяжело вздохнула — она часто мечтала, чтобы у нее был отец, как у других детей.  Их с матерью родной отец сразу бросил, как только понял, что она лежачая больная, а еще глухая и слепая, какой была до четырех лет.  Разве могла она после такого не простить мать и поверить, что не любит ее? И не знала, как объяснить внезапную перемену. 
     Оказывается, чтобы сбежать из дому, надо было быть очень смелой, как Мишка, сбежавший из детдома…
     Она с ожиданием всматривалась в очертания своего дома, почти полностью скрытого черемухами.  Там пока было тихо и спокойно, никто ее не искал и не собирался.  От этого Любке становилось еще горше.  И делалось жутковато, когда смотрела на лес.  В верхушках деревьев метался ветер, будто угрожал.  Ступить под сень деревьев она не решалась.  Мысли были разные, была среди них и такая, чтобы набрать грибов и вернуться.  Опята в этом году уродились.  А после не бежать никуда, а повеситься в стайке, там был крюк, на который вешали зарезанных овец, и веревка — ею привязывали в огороде барана.  Жалко было себя до слез, но другого выхода она не видела.  Вот и спички не взяла! А как зиму в лесу переживет?
     Но главное, чтобы мать поняла, как ей без нее плохо. . .  Любка верила, она обязательно пожалеет, что ее нет рядом!
     Она прошла немного в одну сторону, потом в другую.  И внезапно заметила едва приметную дорогу, которая появилась прямо в том месте, где она остановилась первый раз.  Любка немного удивилась.  Дороги вели во всех направлениях, но начинались от деревни, а эта, в чистом поле…
     И тут же обругала себя.  Дорога была, только шла она по краю опушки, просто она не сразу заметила ее из-за своего маленького роста и высокой травы. 
     Значит, люди здесь бывают… Любка успокоилась. 
     Не раздумывая, углубилась в чащу, понимая, что если вернется с пустыми руками, только насмешит всех своим побегом.