— Плохо разве, что копеечку умеет считать? Мотя ведь бухгалтер у него, умнющая баба… Твоя-то семья не из образованных… Ты поосторожнее, шило на мыло не меняй! Будешь потом по деревне бегать работу искать, а кто тебя с тремя классами-то возьмет?! Опозоришься только! Ну не знаю, Тина, ну не знаю… — последние слова, страшно пророческим голосочком, Нинкина мать произнесла уже на пороге, вдруг сильно заторопившись.  — Да как у тебя язык-то повернулся такое про невестку сказать?! И дом построили, и баню, и корова, и парней двоих родила — здоровых! Кто еще так-то хорошо живет?! Ой, накажет тебя, Тина, Бог! Ой, накажет!
     Любке на мгновение даже показалось, что Нинкину мать окутало то самое облако мрака, которое она видела в лесу.  И испугалась, сразу засосало под ложечкой.  И зачем мать с такой плохой тетенькой в детстве дружила?! Когда Любка вырастет, она с Нинкой даже разговаривать не будет!
     У матери настроение тоже испортилось.  Она тут же накричала на Любку, что все деньги истрачены не пойми на что и жить в долгах еще месяц.  Потом вспомнила, что не привязаны в огороде овцы, и не забрали от бабушки Николку, и что снова не будет житья, потому что ей начнут тыкать, что повесила на дядю Андрея, тетю Мотю и бабушку своих выродков…
     Любка спокойно потерпела, пока мать таскала ее за волосы.  Платье-то купили — и не одно, а целых три! Когда пойдет в школу, мать поймет, что потратили на дело.  Еще гордиться будет, как гордились Нинкой и Ленкой!
     
     Пока собирали в садик Николку, Любка старалась не попасть матери под горячую руку.  Видно невооруженным взглядом, настроение у нее поганое.  Еще бы! Вечером зашел дядя Андрей, и с ходу накричал, что не умела держать язык и за зубами распускала его перед кем ни попадя. 
     Оказывается, Нинкина мать уже не работала в сельсовете, а стажировалась на продавца, вникая во все премудрости, как выжить ту тетеньку, которая помогла им купить швейную машинку.  Дядя Андрей дал матери денег, чтобы она вернула магазину долг, потому что по анонимному письму должен был приехать ОБХСС.  Еще одно страшное слово Любка запомнила с первого раза.  Мать, похоже, пережила два шока сразу.  Первое, что Нинкину мать собиралась стать заведующей магазином, а второй, что все это случилось из-за нее. 
     — А как?! — с окаменевшим лицом только и вымолвила она. 
     — Да-а, Ваську снимут скоро, — махнул рукой дядя Андрей.  — В выборный список его не внесли.  Новый у нас будет председатель сельсовета.  А новая метла метет по-новому.  Все сельсоветские ищут тепленькие места.  Машка хотела по-тихому тебе помочь! — снова накричал он на нее. 
     — И чего теперь? — расстроилась мать. 
     — М-да, избавиться от этой стервы не просто будет… Ну, Машка тоже не лыком шита…
     — Ой, чего натворила! — схватилась мать за голову. 
     — Она еще не знает, что сватья у моей бабы председатель в райпо.  Фамилии-то разные! Капает на мозги каждый день, жалуется… К приезду ОБХСС подготовились.  Тут все нормально, деньги только отдай. 
     — Вороне где-то Бог послал кусочек сыру, — подытожила мать.  — Ну, вот какой из меня продавец? — махнула она рукой, плечи у нее опустились.  — Как это люди так умеют, и плюнуть, и воды напиться?! — удивилась она.  — Хорошо, что не устроилась… Бегала бы, жаловались, что образования нет, а взяли… Она-то знает!
     — Так учись! — обругал ее дядя Андрей.  — Заочно можно, я узнавал.  Не в образовании дело! Голову надо иметь! С людьми языком чесать, а не с грамотным народом!
     — А когда! — расстроилась мать еще больше.  — Ты кучеряво устроился, одна баба бухгалтер, вторая продавец, сам при машине, хоть бы дрова разок привез!
     — Привезут, сходи да выпиши! — недовольно бросил дядя Андрей.  — Я привезу, потом на меня ОБХСС набросится!
     — Так не бесплатно! — всплеснула мать руками.  — Где я денег-то возьму? На три месяца вперед потратила! Вам с Мотей задолжала, сам знаешь сколько!
     — Чего ты стонешь? Чего ты стонешь? У меня своих мал мала меньше, еще мать на мне! — рассердился дядя Андрей.  — Девку твою кормим, никогда мимо не обносим.  Спасибо бы сказала!
     Он махнул рукой и вышел. 
     А Любка внезапно поняла, что ничего из того, о чем она мечтала все эти дни, уже не произойдет.  И опять Нинкина мать как-то оказалась на зависть пронырливой обманным путем, а они как бы ей помогли.  Но то, что Нинкина мать уже не сможет отправить ее в страшный дом на следующий год, ее порадовало. 
     
     — Любка, сходи, посмотри, сильный дождь был или нет, — послала мать.  — Может сапоги одеть?
     — Щас! — бросила Любка, босиком выскочив на улицу.  Пробежала по дороге туда и обратно. 
     Ночью прошел дождь, дорогу размочило, но там, где были твердые накатанные колеи, уже подсохло, грязь к ногам не налипала.  Хотя, дождь как будто собирался еще.  Значит, в школу тоже лучше новые сапожки одеть.  Во всех домах свет горел.  Значит, все школьники собирались в школу. 
     — Сухо, но местами сыро! — живо отрапортовала она.  Скрыть радость было тяжело. 
     — В общем, так, — мать присела, одевая Николку в новую куртку.  В ней он смотрелся как космонавт в скафандре.  Космонавта Любка видела у дяди Андрея по телевизору, — козу я подоила.  Накормишь, выпустишь в огород.  Хлеб для куриц замочила, всыплешь чашу зерна, тоже накорми.  Воды наноси в бачок и ведра, постираться надо.  Черпай из колодца небольшим ведерком.  Огурцы все собери в огуречнике, скоро заморозки ударят.  И помидоры! Свеклу, которая побольше, выбери на еду.  Стайку почисть, там неделю не убирали! Молоко у Ивановны забери, сказала, утрешнее оставит… Корову она запускать собралась, у кого теперь молоко брать?
     — У нас коза скоро родит! — подсказала Любка. 
     — Еще не скоро, месяца через три.  Менять ее надо, не дойная она у нас.  Если молока нынче не будет, обменяю на мясо.  К бабушке и дяде Андрею не ходи! — погрозила мать пальцем.  — Опять будут жаловаться, что житья им нет… После обеда Николку забрать бы надо, но ведь не донесешь, — тяжело вздохнула она.  — Ладно, сама как-нибудь.  И вот еще, травы нарви за огородом, а то овцы не наедаются, что-то уж больно худые, поди, глисты.  Останемся на зиму без мяса. 
     
     Когда за матерью закрылась дверь, Любка с минуту стояла в сильно расстроенных чувствах, почувствовав себя золушкой, которую не пустили на бал.