Наверное, волшебство закончилось именно в тот миг, когда приходила Нинкина мать.  Жизнь вдруг резко покатилась с горы.  С тем, что наказала мать, и за три дня не управиться.  В школу ей до слез хотелось, и скотину было жалко — без скотины зимой никуда.  Сено еще не привезли, в стайке овец и козу не оставишь, а привязать и не досмотреть, опять ноги переломают.  Или собака напугает, как в прошлый раз, или бодаться начнут.  Мать убьет, если с ними что-то случится — шрам на спине с того раза, как коза сломала ногу, все еще можно было нащупать.  Козу кое-как вылечили, но молока она с того времени почти не давала, даже Николке не хватало.  И без молока тоже никуда. 
     «А почему бы тебе скотину не загнать в малинник?! — вдруг почувствовала Любка умное слово внутри себя… — Куда она оттуда денется? Малины нет уже, а листья все равно скоро отпадут.  Пусть овцы их пожуют!»
     Она как-то сразу прислушалась к себе.  Она точно ни о чем таком не думала, но мысль, которую не было видно, вышла наружу, как мудрое наставление, и без всякого звучания.  Умного слова она напугалась досмерти.  Но ничего такого больше не повторилось.  Теперь ей даже показалось, что сама додумалась.  И сразу почувствовал себя взрослой.  На месте малинника раньше была ограда, садили на грядках всякую мелочь, а потом ограду уменьшили и поставили еще один забор, а в закутке, сотка, не больше, посадили малину, чтобы не ходить за нею далеко.  Малина быстро затянула небольшой участок.  Забор вокруг малинника не давал ей перекинуться на огород — для непривязанных овец и козы место самое то! А куриц накормить — три минуты. 
     Все остальное можно сделать после школы…
     — Точно! — разом взбодрилась Любка, удивляясь своей мудрости.  Вот, значит, как люди становятся умными!
     Из миски с замоченным хлебом она слила воду в кадку с мешанкой, в которой мать заваривала жидкую кашу для овец, отжала, и снова слила.  Чтобы двумя ведерками перетаскать все, что было в кадке, в стайку, пришлось сбегать четыре раза.  Пока овцы насыщались питьем на день, переоделась в новое платье и белый фартук, новые колготки и сапожки, причесала ежик волос.  Перед тем, как Николку отправить в садик, мать два раза намазала всем голову чемеричной водой, но гнид было столько, что за неделю не выдергать.  Поэтому Николку побрили налысо, а ей оставили челку и короткий ежик.  Вытащила из сундука тяжелый портфель. 
     Чтобы загнать овец и козу в загон, пришлось повозиться.  Они не понимали, чего от них хотят и толпились у калитки в огород.  Но она быстро сообразила взять барана за рога и отвести его так.  За ним сразу же пошли овцы и коза.  И даже то, что они не успели допить, можно было оставить там же, обругала себя Любка, надо было подождать, когда стрелка сдвинется на две циферки, а не на три — поднять ведро с оставшимся поилом не составило труда.  После этого вынесла курицам размоченный хлеб и зерно. 
     Наконец, натянула курку, закинула портфель за спину и выбежала на улицу. 
     Никаких школьников нигде уже не было видно.  Только взрослые, которые умели ходить очень быстро.  Любка чуть не заплакала от досады.  И сразу побежала к дому дяди Андрея.  Через их огород можно было выйти на поле на тропинку, по которой путь в школу бал намного короче. 
     
     По полю с тяжелыми колосьями она бежала изо всех сил.  Там тоже уже никто не шел. 
     «Ну вот и все!» — думала Любка в ужасе, и обижалась на мать, которая не радовалась, как матери Нинки и Ленки, и на овец, которые не хотели ее слушаться, и на маленькие ведерки…
     — Ты это куда, Любка, собралась?! — услышала она Сережин голос, вздрогнула и обрадовалась.  Значит, еще не все потеряно!
     Любка оглянулась, застигнутая на месте преступления. 
     — В школу! — она повернулась и побежала опять. 
     — Тебя не возьмут, ты еще маленькая! — ехидно ухмыльнулся Сережа, наступая ей на пятки. 
     — А вдруг возьмут! — взмолилась Любка.  Она вдруг вспомнила волшебников, развела руками.  — Я же хочу учиться!
     — Ну ладно, — смилостивился Сережик.  — Только когда тебя выгонят, не плачь! А то все узнают… что ты больная! Тогда тебя в школу точно не возьмут! От тебя люди начнут в стороны разбегаться…
     Сережа скорчил рожу и закатил глаза, затрясшись всем телом, скорчил руки, выгибая пальцы, изображая ее. 
     Любка на мгновение задумалась.  А может, она уже вылечилась?! Ей о болезни давно никто не напоминал, и тут же поймала себя на том, что пока она смотрела с обидой на Сережу, изо рта вытекла слюна.  Пятно осталось на фартуке.  «Нет, болею еще…» — расстроилась она.  Но ведь она думала о себе! Если учительница поймет, что она не дурочка, чего ей бояться? И волшебники сказали то же самое!
     — Я знаю! — покорно согласилась Любка. 
     Сережик снял с ее спины портфель, поправил фартук. 
     — А где ты так измазюкалась?! — осуждающе произнес он, прицениваясь к ее наряду.  — Вся в говне!
     — О-о-о! — Любка только сейчас заметила, что и фартук сбоку, и колготки, и подол платья вымазаны зеленовато-черными пятнами.  — В стайке! Это я, наверное, когда присела, вот так…
     Она изобразила себя, как когда кормила куриц. 
     — Ладно, пошли, там колонка есть…
     Сережик подхватил портфель, быстрым шагом направляясь к школе.  Любка поспешила за ним.  Она запыхалась, раскраснелась, но терпела.  Сережа шел так быстро, что приходилось все время бежать еще быстрее, чем она бежала до сих пор.  Но без портфеля было легче.  У колонки остановились.  Двоюродный брат, которым Любка теперь, без сомнения, гордилась, застирал ей пятна.  На платье и на синих колготках они стали незаметными, и на фартуке перестали бросаться в глаза, став не коричнево-черными, а желтоватыми.  Напоследок он достал из своего кармана носовой платок и положил ей в карман. 
     — Держи вот так! — показал он, приложив платок ко рту. 
     Любка согласно кивнула. 
     И как только вошли во двор, стало ясно — почти успели! Первый звонок прозвенел, когда они прощались у двери.  Ученики начали расходиться по классам, во дворе сразу стало пусто.