Кровь пошла сразу.  А после, когда Инга лежала на земле, уже не со всей силы, лишь для острастки пнула. 
     — Чего я сделала?! Я же тебя не бью! — взахлеб залилась слезами Инга, заметив, что на помощь бегут десятка два человек, а впереди старший брат Юрка, такой же рыжий и в веснушках. 
     Хоть и ревела, в глазах ее промелькнула радость, которая от Любки не ускользнула. 
     — Зато из-за тебя пристают! — с презрением бросила она, с прищуром взглянув на быстро приближающуюся разъяренную толпу.  Времени у нее осталось не так уж много.  — Ты! Запомни! — процедила она сквозь зубы, как делала мать.  — Если меня еще раз тронут из-за тебя, я суну тебя головой в дыру в туалете и утоплю! Поняла меня?!
     Для пущей убедительности она топнула по грязной воде, чтобы брызги облили Ингу с головы до ног — на нее тоже что-то постоянно проливали или сыпали на голову.  Потом развернулась и неспеша пошла в сторону двухэтажного здания, которое стояло в углу стадиона.  Показать трусость она не могла, но и попасть в руки разъяренной толпы — чистое самоубийство.  Прибавила шаг, когда заметила, что часть бегущих старшеклассников отделилась и срезает угол, бросившись в погоню. 
     Достигнув здания и завернув, там, где ее уже не было видно, Любка бросилась бежать — не время проявлять гордость.  Проливные дожди размочили дорогу, литые сапоги в них быстро увязали, а по деревянному тротуару скользили и подкатывались. 
     Она оглянулась.  Преследование закончилось у дороги, через которую никто не рискнул перебраться.  Толпа шумела, возбужденно о чем-то спорила, пытаясь найти и перебросить через колеи, наполненные жидкой глиной, доску.  Она осмелела, но шага не убавила — могли застать у дома, обойдя огородами. 
     По настоящему страшно ей стало, когда она уже была в безопасности.  Так страшно ей не было никогда, даже когда она сидела в каморке под лестницей, прячась от отчима.  Теперь ее будет ненавидеть вся школа, которой раньше до нее не было дела.  «Не добьюсь ничего» — внезапно расстроилась Любка.  Так ее били в третьем классе.  Никакой силы в драке она не показала, пожалуй, Инга и не испугалась даже.  Если ее будут бить по настоящему, а она в ответ махать детскими потряхиваниями перед носом, никто всерьез ее не воспримет.  Судьба ее теперь напрямую зависало оттого, кто кого. 
     «Ну ладно, на первый раз сойдет!» — успокоила она себя, думая о завтрашнем дне, нисколько не сомневаясь, что война только началась.  Первый шаг сделан, может ли быть иначе? Враг не знал пощады, значит, и у нее ее не должно быть. 
     
     
     
     За этот год многое переменилось…
     Во-первых, она училась в шестом классе…
     Во-вторых, мать теперь разносила газеты и журналы.  Из трех участков, на которые было разбито село, ей достался самый ближний и компактный.  Но без Любки она бы не справилась — особенно сейчас, когда приходилось отскребать грязь лопатой и мыть полы каждый день.  Одной воды уходило ведер десять, а ближайшая колонка в ста пятидесяти метрах за дорогой, через которую не пройти, не проехать.  За лето Любка научилась всему.  В этом году зимнее пальто и новое школьное платье Любка купила себе сама и выписала по каталогу новые сапоги.  В каникулы, когда можно было брать на работу учеников, ей даже разрешили подменить двух почтальонов.  Правда, ходить пришлось пешком, лошади ее за человека тоже не считали.  Три раза ее садили на лошадь, и трижды лошадь понесла, один раз чуть не убив человека, который в это время стоял на пути.  Не то, чтобы не любили, брали из руки и хлеб, и сахар, и соль, и что-то даже шептали на ухо, но только пока она была спереди, а стоило подойти сзади, как начинали дрожать. 
     Работа была ответственная и опасная.  Например, один и тот же пенсионер уже второй раз требовал, что пенсию ему выдали дважды, обвинив в подделке его подписи.  И почтальона уволили бы, не найдись двое свидетелей, которые одновременно подтвердили, что старик пенсию получал, а еще хвастал, будто заставил государство раскошелиться.  Сразу после того, как выяснилась правда, почтальона на работу вернули, и то, что вычли из зарплаты, а пенсионера обязали самого ходить за своей пенсией.  Теперь он писал жалобы во все инстанции.  Тетя Нина, начальник почты, каждый раз напоминала всем, чтобы сверяли подпись с той, которая стояла на лицевой стороне. 
     Теперь, когда лето закончилось, и школьников на работу брать было уже нельзя, она помогала только матери.  Но вдвоем, если не было пенсии, когда приходилось заходить почти в каждый дом, справлялись быстро, обычно часа за три. 
     Потом убирались в здании.  Мосты, лестница и еще бытовка монтеров, были полностью на ней, а крашенные, в самом доме быта и на почте, Любка лишь мочила шваброй.  Мать вытирала их руками, чтобы не оставалось разводов. 
     Любка и к этой работе привыкла, запросто справляясь, так что часам к семи уже была свободна.  А если только подметать, то и к пяти.  Старалась она изо всех сил.  Не сказать, что стало легче, но питались теперь много лучше.  А если возвращаться домой было нельзя, могли позволить себе поужинать в столовой.  Даже сумели накопить на стиральную машину, которые пока были не у всех.  И уже никто не спрашивал, почему они днюют и ночуют в доме быта.  Все знали, работала мать от зари до зари — и мыла, и топила, и разносила…
     В-третьих, умер дядя Андрей, мамин брат.  Чтобы вызвать рвоту, врач залез на него и начал коленками давить ему в живот — и почти сразу хлынула кровь и горлом, и через кишечник.  Крови были столько, будто вылили ведро.  Матрас промок насквозь, под кроватью осталась лужа. 
     Вскрытие показало, что у него была порваны селезенка и печень.  О том, что это сделал врач, не было ни слова.  Мать обвиняла тетю Мотю, которая в этот день была пьяная.  После того, как в сельхозхимии вскрылись хищения, а ее заподозрили в укрывательстве и уволили, она сильно запила и загуляла, ни от кого не скрываясь.  Дядя Андрей сначала скрывал, о том, что происходит в семье, а потом решил уйти к продавщице, забрав Сережу и Лешу, подав на тетю Мотю в суд, чтобы ее лишили родительских прав.  Она и вправду почти не появлялась, а если приходила, то только что-нибудь унести и продать, как будто до Сережи и Леши ей не было дела. 
     И не изменилась, когда дяди Андрея не стало. 
     Сережа школу закончил, он теперь готовился идти в Армию, а пока работал в лесничестве.  У него даже была своя комната, в которой он жил со студентом лесотехнического института.  А у Леши дела были совсем плохи.  Его собирались отправить в тот страшный детский дом, которого так боялась Любка.