Учиться я ее не заставляла никогда, моя вина.  Руки не дошли, а сейчас поздно.  Да дура, и что? — с вызовом бросила мать.  Недополученный комплект одежды, похоже, избавил ее от комплекса «большие люди».  — Отца нет, я не успеваю.  Уж, какие есть! Нам все равно до хороших-то людей далеко… дура, и пусть такой и остается. 
     Теперь ирония была в ее голосе. 
     — Ну, Тина, я бы не сказала, что Люба глупая девочка, — покачала головой Ингина мать.  — Она так часто ставит в тупик, что я теряюсь.  И не меня одну.  Я ее как-то вызвала и задала вопрос, она ответила и продолжила развивать свою мысль, объяснила тему урока, которую мы должны были проходить только на следующем уроке, привела столько примеров, которых нет ни в одном учебнике.  И, что самое интересное, весь класс заслушался.  С темой не было никаких проблем, тему поняли все и с первого раза.  И на физике, я слышала от Егора Ивановича, она объяснила и молнию, и рождение кристаллов…
     — Люба, если ты можешь учиться, почему ты не учишься? — внезапно обратилась к Любке Мария Петровна. 
     Любка растерялась.  Глупый вопрос.  Неинтересно, тупо объясняют.  Задай вопрос, все равно уходят от ответа, или посылают в библиотеку, в которой никогда ничего нет.  Иногда учитель не нравится.  Как с математикой, не ладится, и хоть ты тресни.  Ага, признайся — себе дороже!
     — Ну, надо что-то делать! — воскликнула Геотрина Елизаровна. 
     — Вы знаете, — недовольно повернулась к ней Мария Петровна, — мне трудно поверить, что Люба развязала драку с мальчиком, который на три года старше ее.  Я что-то не пойму, вы меня за дуру принимаете?! — она строго взглянула на Ваську.  — Может быть, ты объяснишь, почему опять начал распускать руки? Я тебя предупреждала?
     — Предупреждали, — буркнул Васька. 
     — Еще одна жалоба, из школы я тебя исключу.  Твой возраст, Вася, позволяет мне сделать это.  Глубоко сочувствую твоему отцу, который в настоящий момент переживает не лучшие времена.  Ты знаешь, о чем я. 
     — Я больше не буду! — побожился Васька. 
     — Так уж и не будет! — раздосадовано не поверила Любка, как-то по-новому взглянув на учителей.  Оказывается, не все они были плохими…
     — А он, наверное, в Любку влюблен… Всегда садится позади и проходу ей не дает! — пошутил кто-то из ребят. 
     — Кто?! Я?! — взбесился Васька и сразу примолк, заметив, что Мария Петровна смотрит на него. 
     — Вася, пересядь за другую парту, поменяйся с мальчиками, — Мария Петровна указала рукой на первую парту в третьем ряду. 
     — А можно мы оба? — попросил второй Васька.  — Я с этой неряхой и дурой рядом сидеть не буду. 
     — Можно, — разрешила Мария Петровна.  — Отныне это ваше место.  Увижу, садитесь за Любой Ветровой, буду считать попыткой агрессии и вандализма.  Это, Вася, будет твой последний день в школе.  Ты меня понял?
     — Понял, — покорно согласился Васька, пересаживаясь. 
     С благоговейным трепетом во все глаза, Любка уставилась на завуча, сильно пожалев, что Мария Петровна не ее классная.  С таким учителем, наверное, нельзя было плохо учиться.  Теперь она понимала и Таньку, и Ленку, которые перед уроками Марии Петровны бросали все, и бежали домой, оставляя и ее, и друг друга, чтобы готовиться.  Мария Петровна тоже преподавала русский язык и литературу, а еще была их классным руководителем.  Теперь она им завидовала, у нее у самой не было никакой надежды однажды попасть на ее урок.  Марию Петровну боялись — даже директор, которым недавно стал ее мужем.  Она повернула так, что все собрание ее не ругали, а как бы хвалили…
     
     В состоянии сильнейшего потрясения Любка шла с матерью на работу, полная надежд и приятных воспоминаний.  Наверное, ее распирало чувство удовлетворения.  Ничего подобного с нею уже давно не случалось.  От обид не осталось и следа.  Мать шла впереди, не сказав ей ни слова, будто воды в рот набрала.  И первым делом, когда пришли на почту, послала за водой.  А после приказала к ее приходу помыть полы.  В субботу с работы уходили рано, а где-то вообще не работали, и газеты ходили не все, только районная, которая была тоненькая, и разрешалось ее разносить в понедельник. 
     Когда Любка мыла полы, она могла думать о чем угодно.  Голова оставалась свободной.  Работа была не творческая, но голова, столько пережившая за один день, искала щель, в которую могла выплеснуть эмоции.  Там, где начало берет дорога…
     — Черным оком, зеленым глазом,
     Мне подмигнули два волка сразу. 
     Один, белее белого снега,
     Второй, чернее ночи черной, — Любка с маху окунула тряпку в ведро с силой отжала.  —
     А сердце рвала тревога, — хотелось как-то показать движением, но не получилось, вышло не то.  чтобы театрально, неуклюже.  —
     Светила Луна, наполняя мир светом. 
     И черный ворон кричал на дереве…
     
     — Это ты сама сочинила? Красиво. 
     Любка вздрогнула.  Голос Инги словно пробудил ее.  Она стояла внизу, оперевшись на перила, и улыбалась. 
     — Нет, в книжке прочитала… — Любке не нравилось, когда на нее кто-то пялился, да еще из школы.  Когда за нею подсматривали, все получалось вкривь и вкось.  — Ты что тут делаешь? Дом быта сегодня не работает, а почту три часа назад закрыли. 
     — Я знаю, — по-будничному сообщила Инга.