Глупости! Он будет рассматривать врага, ненавидеть, строить планы отмщения.  И однажды тот, кто вырыл яму, упадет в нее.  Другое дело, когда человек, который упал в яму, не помнит.  Он будет сидеть в ней вечно, отпугивая прохожих, и того, кто ее вырыл.  Например, народ, который каждый день видел помещика и смотрел ему в рот.  Народ не считал себя униженным, он ел, пил, размножался, принося доход хозяину даже своим потомством.  И не мечтал о свободе для своего сына или дочери — как мать.  Наверное, она все еще была крепостной.  И не помнил, что рядом стоит дворец, построенный на то, что у него забрали, оставив ровно столько, чтобы он не умер с голоду и мог размножаться дальше.  И что у соседа справа изнасиловали дочь, продали жену, а с самого сняли кожу, медленно поджаривая пятки на масле. 
     Однажды народ проснулся, а потом снова заснул, умирая каждый день…
     Любка хотела именно такой мести. 
     Она присела рядом, наблюдая, как Инга привычным движением снимает с рыбы шкурку, достает кость и прокручивает на мясорубке.  Потом добавляет в фарш размоченные в молоке хлеб и яйца, делает котлеты и обжаривает на настоящей газовой плите, пока в другой миске закипала вода и отваривались рожки.  Пахло вкусно.  Мать никогда ничего подобного не готовила.  От рыбы ее тошнило и рвало, как и от укропа и петрушки.  Ее и не покупали никогда, разве что соленую кильку, чтобы поесть с картошкой.  Отчим иногда готовил мойву, бросая в сковородку и обжаривая. 
     — Это рыбные котлеты, — Инга убрала со стола, протерла кленку и поставила две тарелки.  И сразу ударила по пальцам, когда Любка потянулась за вилкой.  — Иди мой руки! — грозно потребовала она, потом добавила, чуть смягчив голос.  — Мы же полы мыли! Бог знает, какая там зараза!
     Любка покраснела, заметив, что у Инги под ногтями не осталось никакой грязи, а кожа на руках гладкая, нежная и чистая, с розовато-молочным оттенком.  Она послушно отправилась к умывальнику, намыливая и под ногтями, выковыривая грязь еще одним ногтем.  Руки у нее были с потрескавшейся кожей, все в ципках и мозолях, припухлые.  Ну, в общем-то, как у всех.  У Рады, которая ходила с матерью доить коров, руки выглядели еще хуже, пальцы кривые и с наростами. 
     Любка вытерла руки о белое полотенце, и тут же пожалела об этом — на полотенце осталась серость.  После тщательной помывки с мылом, трещины местами начали кровить.  Не сильно, но на полотенце остались следы. 
     — На, намажь, — Инга протянула тюбик с кремом для рук. 
     — Не надо, — почти обиделась Любка, начиная подозревать, что Инга специально старается ее уколоть. 
     — Надо, руки болеть не будут.  Это здесь вода такая, — она сунула тюбик ей в руку.  — По весне и по осени.  Очень жесткая, сушит кожу.  Мы давно воду берем из колодца, а не из колонки.  У меня тоже сначала шелушились. 
     Любка намазала руки.  Крем быстро впитался, и как это ни странно, легкий зуд, к которому она уже привыкла, вдруг прекратился. 
     После того, как поели и напились грибного кваса, сильно смахивающего на газировку — гриб занимал целое ведро, Инга повела ее в свою комнату, которая была устроена в бывшей большой кладовке.  Ее утеплили, поставили небольшую печку и прорезали окно.  Стоял стол с письменной лампой, много книг, две кровати одна над другой и шкаф с зеркалом.  Здесь было тепло и уютно. 
     Любка засомневалась.  Зря она затеяла подружиться с Ингой.  Эту буржуйку в гости никак нельзя приглашать — не поймет.  Любка жила в доме, в которой была одна небольшая горница, и кухонька, отделенная занавеской.  Из мебели только стол и комод, на котором стояла швейная машина.  И с некоторых пор рядом, как гордое украшение и признак благополучия стиральная машина.  На единственной кровати спали отчим и мать, а Николка и она на печи или на полатях.  Ну, еще две лавки вдоль стен.  Двух табуреток на всех не хватало.  Громоздкий шкаф, который им отдали на почте, стоял на мосту, в доме для него не хватило места.  Там же стоял сундук.  Пожалуй, Любка испытала досаду — избавиться от ощущения «разведенного моста» уже не получалось.  Ужас, сколько у Инги было игрушек.  Одних плюшевых медведей штук пять.  Любка о таком всю жизнь мечтала.  А еще хрустальные шары и треугольники, которые преломляли свет и создавали радугу.  И шары, в которых падал снег.  И огромная ракушка. 
     А когда Инга достала огромную толстенную энциклопедию животных древнего мира, коленки у Любки дрогнули.  Наверное, она могла бы разглядывать ее вечно. 
     — Это от деда осталось, он у меня был профессор биологических наук, преподавал в Ленинградском университете. 
     — И? — не отрываясь от цветных иллюстраций, пробормотала Любка. 
     — Их с бабушкой сослали на шахту.  Там родилась мама.  В пятьдесят третьем деда расстреляли, как врага народа.  После того, как его реабилитировали, бабушка в Ленинград вернуться не смогла, у нее ничего не осталось, ни денег, ни квартиры, в которой они жили.  В ссылку они взяли только книги.