Поверить в такое нельзя, если только снова в селе не побывали волшебники, а она с ними не увиделась.  Не зря сразу несколько человек видели волков — они прошли мимо села ночью и оставили след, который оборвался так же внезапно, как и начинался.  Будто спустились по воздуху.  Хотелось бежать, а куда?
     — Мам, а можно мы с Таней переночуем в новом доме?! — попросила Любка в сильном волнении.  — Ну, пожа-а-алуйста!
     — Сдурела совсем? Там холодно… Не смеши, околеете.  С чего Таня будет спать в пустом доме? Ее родители заругают. 
     — Мама разрешит, они поросенка сегодня на Новый год кололи.  Им пофиг! — Танька улыбнулась радостно.  — Я переночую, мне интересно…
     — Мы печку истопим! — снова помолила Любка. 
     — Труба, наверное, засорилась, там два года никто не жил, — мать радости не испытывала, скорее, беспокойство.  Она тяжело вздохнула.  — Мыши, поди, весь дом изъели.  На всю зиму дров не хватит.  А у нас денег не осталось.  С вами разве будешь когда-нибудь жить хорошо? — она недовольно прошлась, потом махнула рукой.  — Ладно, проверить бы надо.  Тишку первым запусти.  А мы с Николкой в доме быта переночуем, мне все равно с утра печки топить… Да не радуйся ты так! — прикрикнула мать с тоской.  — Ни бани, ни колодца, до колонки в два раза будет дальше.  Дров нет, с полами надо что-то делать, печку перекладывать, а как зимой-то? Холодный дом, заходишь — ветер свищет, крыша дырявая — толь износилась, доски гнилые.  На Ленина хороший продают, да где такие деньги взять?!
     Крыша, это да, радости у Любки поубавилось.  Крыши, покрытые шифером, были у всех новых домов.  Шифер стоил дорого — им с матерью ни в жизнь не купить.  Три зарплаты, если не пить, не есть.  Старые покрывали обычно железом, что тоже было дорого.  Можно новыми досками и толем, но такой крыши хватит ненадолго.  Любка знала, гнилой дом много дороже обходится, как если бы сразу хороший. 
     — Зато, тетя Тина, не придется ни от кого бегать, — привела свой довод Таня, которая теперь не знала, то ли радоваться ей за Любку, то ли нет. 
     — Да притащится! Тут три шага… Вот из-за такой сволочи никакой жизни нет, все-таки выжил нас… — пробормотала мать про себя.  — Ладно, если деньги за дом отдаст, может, дрова купим, а нет, снесу на дрова — и пусть живет, где хочет, тварь такая!
     Мать новому дому не радовалась, Любке ее настроение передалось. 
     Наверное, дом и в самом деле был сильно плохой.  Интересно, если недалеко, чей же это дом? Хуже ихнего в округе ни у кого не было.  Он единственный одним углом врос в землю, прогнив несколькими бревнами.  Летом их заменили, поставили новое окно, их было всего два, на одной стене, и на другой, но смотреться лучше дом не стал.  Наоборот, теперь три бревна были новые, а все остальное, как гнилой зуб с пломбой.  Она старалась успокоить себя, вспоминая о том, что теперь жизнь ее, несомненно, должна измениться в лучшую сторону. 
     На улице было еще светло.  Белый сырой снег укрыл землю чистым белым покрывалом, собираясь в сугробы.  Но снега в этом году было немного, он то и дело таял.  Люди уже переживали, что погибнет озимая рожь.  И небо все время затянуто серыми тучами.  Любка уж и забыла, когда в последний раз смотрела на звезды. 
     Мать закрыла дверь на замок.  Когда, немного сгорбившись, она свернула в переулок, по которому ходили много раз, Любка удивилась и постепенно начала приходить в ужас.  За матерью она шла с тяжелым сердцем, примерно догадывалась, куда она их повела.  Там, если дальше идти к подстанции, был гнилой домишко, в котором два года назад жила старая-престарая бабушка.  В нем никто не жил, он стоял без окон, забор повалился, а сам он был еще меньше.  Наверное, и Таня думала о том же, бросая на Любку сочувствующие взгляды.  Любка лишь шмыгала носом — жить теперь будут еще хуже…
     Но мать вдруг остановилась на повороте, свернув к воротам углового дома. 
     Любка замерла, а у Тани лицо выжидательно и тревожно вытянулось.  Обе они еще не могли поверить, подозревая, что мать просто-напросто решила срезать расстояние, пробираясь на тропинку.  Но мать пересекла тропинку, которая шла параллельно дороге, подошла к тройным воротам, покопалась в кармане, вынула ключ, открывая замок. 
     — Ну вот, — кивнула она на ворота, по-хозяйски прикрывая распахнутую калитку в палисадник. 
     — О-о-о! — два облегченных выдоха вырвались одновременно. 
     И Любка, и Таня застыли, разглядывая дом.  Любка вдруг подумала, что никогда не обращала на него внимания.  Света в окнах не было, но нежилым он не выглядел.  Большой, с виду крепкий, с несколькими окнами, высокий, с воротами, с крытой оградой, которая соединяла дом и большую стайку, с крепким забором, с широким палисадником, который заворачивал за угол и соединялся с огородом, с кустами разросшейся смородины, черемухой и высокой рябиной, оранжевой от ягод.  Еще одна черемуха разрослась в другой палисаднике, перегороженном, который был предназначен для кур и примыкал к стайке.  О таком доме Любка не стала бы мечтать.  От волнения руки у нее задрожали, лицо непроизвольно расплылось в улыбке, слова пропали, остались лишь восклицания и междометия. 
     Приятно удивленная Таня, заложив руки за спину, приценивалась к дому с тропинки, отойдя на несколько шагов. 
     Мать открыла дверь и вошла.  Любка и Таня ввалились следом, и сразу остановились. 
     Двор был большой, с тротуарами до крыльца с перилами.  В огород вела еще одна крепкая дверь.  Даже сено было, доверху набитое под крышу стайки и сваленное в одном углу в ограде.  И целая поленница наколотых дров.  Большой мост с окном — и еще одно в чулане, который, наверное, можно было считать верандой. 
     А когда вошли в большую горницу, Любка расположилась к дому окончательно.