Она очень испугалась, как все, кто знал о пророчестве и увидел знаки.  Не будем скрывать, она отказалась от тебя.  Теперь у нее другая девочка, которую она считает своей дочерью, и рада, что смогла избавиться от чудовища, которое вышло из нее.  Голлема тогда еще не было, поэтому решение ее было осознанное и очень продуманное.  Она маг — и первым делом защищалась заклятиями.  Ты не должна питать иллюзий. 
     — Я была чудовищем? — охрипшим голосом в ужасе спросила Любка. 
     — Нет, ты была очень красивой девочкой с характером, — рассмеялись волшебники.  — Их напугала твоя сила.  Поверь, если бы у меня или у моего мужа был выбор, мы бы выбрали ту маму, с которой ты живешь. 
     — А как меня звали? — с болью спросила Любка. 
     — Никак.  Они не дали тебе имя, чтобы ты не вошла в их мир. 
     — А какая сила? У меня нет никакой силы! — удивилась она. 
     — Теперь нет, они ее убили, — тяжело вздохнул волшебник.  — И забрали магию, которая могла бы тебе помочь убить Голлема и противостоять Зверю.  И даже поставили замок, чтобы духи не смогли приблизиться и говорить с тобой, как с человеком. 
     Не мигая, Любка вглядывалась в лица волшебников — и мысленно тянулась к ним, и отталкивала, понимая, что им можно верить.  Она вдруг почувствовала, как шею сдавила удавка — голова стала тяжелой.  Лоб вспотел, по телу пробежали мурашки. 
     — Люба, ты родилась здоровая, сильная, с глубоким чувством юмора, подарив им незабываемые мгновения.  Но им это им это очень не понравилось, — разумеется, волшебники сразу же расстроились, заметив, как ей тяжело.  Волшебница погладила ее по волосам, а волшебник обнял за плечи.  — И тогда они собрались вместе — самые сильные маги и колдуны, и прожгли твой мозг очень сильным огнем… проткнули глаз, которым маги работают с пространством, и которым люди видят внутри себя.  Они сделали тебя слепой, закрыв в темнице, забрали твою память, которая теперь как бы отдельно от тебя.  Но этого им показалось мало.  Они оградили тебя полем, которому приказали сеять вокруг тебя ненависть и злобу.  И убивать. 
     Любка застыла с открытым ртом, в ужасе осознавая, что с нею сделали. 
     Так оно, наверное, и было — руки все еще тряслись, сводило челюсть, как сейчас… Хотя приступы как будто прекратились.  Как только она пересилила руки, сумев досчитать до тридцати.  И теперь, когда подносила их к лицу, уже не били себя… Она даже научилась дышать через нос.  Пока только дома, на улице от холодного воздуха появлялась резкая нестерпимая боль.  Но теперь через рот она дышала так, чтобы было не очень заметно.  И успевала проглатывать слюну, которая быстро копилась во рту во время приступов. 
     Что же — все напрасно?! Она ничего не сможет изменить?!
     И сколько бы она не боролась за себя — все вернется, стоит лишь поверить, что стало лучше?!
     Любка вдруг почувствовала отчаяние. 
     Ненужная, никому не нужная… Ее жизнь — вот она… Люди забрали тело — все, о чем она мечтала и какой хотела быть… Это уже было… Беда всегда приходила, когда она ждала меньше всего.  И мать, ласковая минуту назад, набрасывалась и била.  Или отчим, который запретил ей садиться за стол со всеми… Ела она теперь отдельно, только когда его не было, или в столовой, если мать давала деньги… Или в школе учителя, которые вдруг старались выставить на посмешище, раздражались, когда она приближалась к ним, особенно, если подходила сзади — сразу же резко оборачивались и начинали кричать, отчего ей было стыдно перед классом и горько.  На уроки физкультуры ее даже уже не просили приходить.  И девочки… В какой-то момент они начинали чувствовать себя неуютно, становились нервными — и она сразу понимала, что лучше уйти, как будто слышала их мысли… Она много раз пыталась перестроить и себя, менялась в поведении и заставляла думать себя иначе, но история повторялась…
     — Но я вижу! Духов вижу! — вскрикнула Любка, с ненавистью сжимая кулаки.  — И читаю много!
     — Мы знаем… Но память твоя несколько отличается от памяти других людей.  Она черная, как Бездна, а образы скрыты так глубоко, как если бы ты пыталась что-то рассмотреть на дне глубоко мутного озера. 
     Любка закусила губу.  Да, запоминала она только логические цепочки, а образы лишь едва угадывались шестым чувством.  Стихотворения, выученные ею, после вспоминались лишь парой строк, а дальше слова не приходили на ум, запертые где-то там, внутри — там же, где и образы, словно их стирали резинкой.  В ушах постоянно слышался звон, как будто стрекотали кузнечики, не смолкая ни на минуту — особенно в левом ухе.  Иногда звон даже мешал ей заснуть. 
     «… Шел старик дорогой полевой, вырыл вишню молодую где-то, и довольный нес ее домой.  Он смотрел веселыми глазами, на поля, на дальнюю межу, и подумал, дайка я на память, у дороги вишню посажу.  Пусть растет большая-пребольшая, пусть … и в ширь и в высоту, и дорогу нашу украшая, каждый год купается в цвету.  Путники в тени ее прилягут, отдохнут в прохладе, в тишине, а отведав сочных спелых ягод, может статься, вспомнят обо мне! …»
     Любка обязательно старалась запомнить это стихотворение, как самое любимое.  А забывала в одном и том же месте снова и снова.  И про лебедей, и про любовь из книги Лопе де Вега, которое выучила наизусть, и из Шекспира, которого любила перечитывать… Иногда она старалась запомнить целые отрывки из книг, но не могла, даже если знала что там. 
     — Но ведь сколько-то у меня получается!
     — Это оттого, что ты заставила Голлема бояться себя.  Ты приоткрыла колдовскую книгу.  Мы знаем, мы очень гордились тобой все это время, — волшебница грустно вздохнула.  — Перед тобой много дорог.  Мы не осудим, если выберешь ту, которая нам покажется не самой лучшей, мы просто хотим, чтобы ты не слишком пугалась своих способностей, которые в том мире обычное явление, а здесь напугают кого угодно.  И не боялась, когда поймешь, что много злой силы вокруг тебя. 
     — Люба, рано или поздно, ты должна была об этом узнать, — мягко и строго произнес волшебник.  — Никогда не отчаивайся.  Все останется позади, как только ты пересилишь могучих магов.  У тебя обязательно получится.  Им не дано понять, как сильные люди становятся Светом. 
     Он подал ей бокал с красным, как кровь, вином. 
     Любка пригубила.  Вино она пока не пробовала, это был первый раз в ее жизни.  На вкус немного терпкое и сладковатое, а пахнет… Странный привкус, похожий на зерна ореха, которые она доставала в сухофруктах и колола.  Она вдруг заметила, что убывала только та еда, что съели волшебники и она, словно за столом сидели лишь они трое.