Однажды и Любке перепало.  Катьке она сочувствовала, рука у матери ее была каменная.  В гости к Катьке никто никогда не заходил, нельзя было.  Только однажды Любка согласилась и ненадолго, а убегать пришлось огородами. 
     Как с нею встречать Новый год?
     Или та же Наташка.  Останется дома, новый год получится нерадостный. 
     Мать у Наташки была какой-то незаметной, а сама Наташка в одиночестве чувствовала себя тоскливо, переставала быть веселой и внезапно открывалась с другой стороны.  У Наташки часто собирались — и мать ее тихонько сидела на кухне и не высовывалась, или стояла посреди избы, заложив руки за спину.  В общем-то, ничего плохого не делали.  Слушали пластинки, или ждали, когда начнутся танцы, а потом шли в клуб дружною толпою.  Или просто бродили по селу, а потом заходили погреться.  Иногда девочки втихаря курили.  И Любка попробовала, но ей не понравилось.  Или пили красное яблочное вино. 
     С одной стороны и на улице холодно, и тут и в тепле, и под присмотром. 
     Но хорошо ли это было?
     Приведи она такую толпу к себе, да сиди до полночи, мать бы с нее шкуру спустила.  Ведь не ляжешь спать.  Кровать у Наташки в доме тоже была одна, а домик как тот, в котором остался жить отчим.  Старшие девочки — Таня, Лена, Валя, Люда и сама Наташка — бывало, сидели у них на коленях и даже в открытую целовались, а Наташкина мать и ухом не вела, не останавливала, не делала внушения, как сделала бы ее мать…
     А ее мать за парней убила бы…
     Конечно, не всем парням разрешалось приходить — Виталик был двоюродным братом, заходил не столько к Наташке, сколько якобы проведать тетю, но разве непонятно, что это был лишь предлог? А с Виталиком приходили два его друга — тот самый десятиклассник, Мишка Яшин, и Игорь Березин. 
     Но разве была бы не права?
     В конце концов, почему-то в клубе дружба заканчивалась, там и Антон, и Игорь, и Виталик, и Ромка, и Сашка, и Борис дружили с другими девочками.  Кроме Мишки, который не сводил с Вальки глаз, а она как будто его не замечала — она часто гуляла по селу с девятиклассником Данилой Васильевым из интерната.  Два раза на дискотеке Мишка и Данил подрались.  До крови.  Просто ужас какой-то! И Данил оказался сильнее…
     Не сказать, чтобы избил Мишку, но не уступил. 
     Сама Любка этого не видела.  Не так часто она бывала у Наташки, к ней она забегала погреться, когда караулила отчима.  Наташа жила напротив пекарни, и весь двор из ее окна просматривался, как на ладони.  Подружились как-то вдруг и стали не разлей вода, когда ее, Наташу, Лену и Катю выгнали с дискотеки.  За то, что не достигли дискотечного возраста.  В отличие от других, глядя на Наташкину мать, Любка отчего-то чувствовала неловкость.  И не сказать, чтобы Любке нравилось бывать у Наташки, и там она внезапно почувствовала себя лишней, но ноги сами туда шли…
     Так ему и надо!
     Миллионы Катькиных слез, которая любила Мишку Яшина хуже Любки, не умея этого скрыть, часто присаживаясь напротив него, воркующего с Валей, и тихо плакала, глотая чистые крупные слезы, которые обрывали Любкино сердце.  Реки Катькиных слез Мишку Яшина не растрогали.  Наоборот, Мишка после этого обошелся с ней жестоко — перестал разговаривать.  И Любка решила, что ни жалеть себя, ни унижаться перед Мишкой она не будет — и пусть мир остается в неведении относительно ее любви, и при первой возможности лучше уж она выберет себе другой предмет обожания. 
     Но сердцу не прикажешь, оно продолжало Любку истязать.  И билось, и радовалось, и внезапно начинало умирать, и дико ревновало его к то же Вале Иволгиной, или к Катьке Снигиревой, или как утром к Нинке Дерендяевой, на которую упал его взгляд. 
     Наверное, тем, кто видел его только на сцене, было еще хуже…
     
     Заглянула мать. 
     — Долго собираешься сидеть? Мы уходим. 
     — Да-да… — пробормотала Любка, словно бы очнувшись от раздумий. 
     В парной теперь было много людей.  Она сполоснулась и вышла, быстро собравшись. 
     
     На улице уже было темно.  Началась настоящая метель.  Зато стало чуть теплее.  Где-то в вышине с воем и свистом метался ветер — и стелился поземкой по земле, быстро наметая сугробы. 
     — Избу-то, поди, выстудило, — озабоченно обеспокоилась мать, шагая торопливо рядом с Любкой, держа за руку засыпающего на ходу Николку. 
     — Ну… буржуйку протопим, — равнодушно пробормотала Любка, раздумывая, что взять с собой в качестве входного билета. 
     — Зря мы столько денег-то потратили, могли бы дрова купить.  А теперь еще за тебя платить придется. 
     — Мам, носить тоже что-то надо.  Ольга Ивановна права, я уже выросла. 
     — Куда выросла?! — фыркнула мать.  — В длину или в уме?
     — Я, наверное, Новый год буду отмечать в клубе, — сообщила Любка. 
     — Что, бездомная что ли? — мать ненадолго остановилась. 
     — Там все будут. 
     — Кто это все?
     — Все, с кем я дружу. 
     — Ну, иди, думаешь, держать буду? — мать пожала плечом, наклонив голову, потащила Николку дальше. 
     — А ты не боишься? — Любка нагнала мать. 
     Мать сразу поняла, о чем зашла речь. 
     — Его сегодня нету, он на дежурстве, я узнавала. 
     — Ладно, — Любка немного удивилась, как легко отпустила ее мать. 
     
     Наконец, Любкина мечта исполнилась.  Жаль, что в доме не было большого зеркала, в котором едва помещалось лицо и до блеска начищенные зубным мятным порошком зубы.  Она собрала шаньги и пироги, завернула в чистые тетрадные листы, и бегом бросилась к Тане, у которой в шкафу имелось встроенные зеркало.  Смотреться в нем можно было во весь рост. 
     Таня и Надя, уже одетые, красили ресницы и подводили губы…
     На Наде было необыкновенное черное платье из мягкого шелка и жемчужные бусы, уложенные в два ряда.  Она, можно сказать, была уже взрослой, в этом году заканчивала училище.  И очень много зарабатывала — ее наряды, которые она привезла с собой, едва помещались в большом чемодане.  Половину одежды она собиралась оставить Тане.  Все свои вещи Надя покупала в Москве — и шубу, и шапку, и сапоги.