— Ну, за дом… за то, что ты и Николка есть… За стол этот… За меня…
     — Я спать пошел, — Николка допил сок, икнул и сонно зевнул. 
     — Иди, — разрешила мать.  — Никогда таких конфет не видала… Что там, мухомор положили?. .  Теперь обратно пойдешь? — поинтересовалась она. 
     — Посижу немного, — кивнула Любка, и вдруг тряхнула головой, потерев глаза. 
     За столом они были не одни.  Стол вдруг самым неожиданным образом снова растянулся, и на столе лежала та самая скатерть-самобранка… Духи уплетали богатое угощение, так что трещало за ушами.  Она растерянно взглянула на мать, которая как будто ничего не заметила, продолжая сидеть, как ни в чем не бывало, положив себе в тарелку салат из соленой капусту с вареным картофелем, заправленный сметаной. 
     «На закаате, ходит паарень, возле дома моево… Поморга-ает он глазаами и не скажет ничего! — затянул один из духов.  И песню сразу подхватили: — И ктоо его знает, чего-о-он моргает, чего он моргает, на что намекает…»
     Мать вдруг тихонько подхватила песню, напевая негромко, под нос. 
     Любка замерла, брови ее удивленно поползли вверх.  Она минуты две наблюдала за веселыми духами и за матерью, прямо не зная, что и думать.  По матери не скажешь, что она решила подпевать, сама по себе сидела спокойная, даже расслабленная, что с нею случалось редко.  Словно сбросила груз со своих плеч. 
     — Ты… ты их видишь? — Любка повернулась к матери. 
     Мать посмотрела на нее странно и обеспокоено. 
     — Кого? — всполошилась она, несколько недовольно. 
     Любка запнулась, внимательно изучая открывшееся пространство.  Она только сейчас заметила, что между местом, где сидела она, и местом, в котором пребывали духи, была какая-то граница.  Когда она смотрела на мать, духи как будто отодвигались, а когда смотрела на них, ей вдруг начинало казаться, что они реальнее, чем мать, а она одновременно была и там.  Или, вернее, в двух местах сразу, и, наверное, больше там, чем здесь. 
     Любка повеселела. 
     — А можно я спою? — лукаво спросила она у матери, заметив, что песня подходит к концу и скоро начнется новая. 
     — Ну… пой, — удивилась мать вопросу. 
     Духи сразу приободрились, пошушукались, подстраиваясь под Любку. 
     И Любка запела. 
     Песня была грустная, но красивая… Сама песня как-то сразу приходила на ум и становилась словами, точно рвалась наружу из клетки, которая была закрыта где-то в низу живота.  Мать раскрыла рот, заслушавшись.  Теперь Любка понимала, как неосознанно мать начала подпевать духам. 
     
     Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
     И смерть мя за руку держала, та, с кем я к Богу подойду
     А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
     Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть и забор. 
     
     Забери Род-боженька, ой да домой,
     Забери меня, забери в Ирий-сад,
     Там, где Лада-любовь и духи шумят,
     Забери Род-боженька ой да домой!
     Положи у колодца с водой ключевой,
     Брошу в ту воду червленый клубок
     Как умру — умоюсь водицей живой,
     И развяжет Макошь тогой узелок. 
     
     Заспорит Батюшка с Царем, и вновь готовят мне беду,
     До крови сечь иль огнем — боюсь, до сада не дойду. 
     А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
     Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть и забор
     
     Забери Род-боженька, ой да домой,
     Забери меня, забери в Ирий-сад,
     Там, где Лада-любовь и духи шумят,
     Забери Род-боженька, ой да домой!
     Положи у колодца с водой ключевой,
     Брошу в ту воду червленый клубок
     Как умру — умоюсь водицей живой,
     И развяжет Макошь тогой узелок. 
     
     Ой да по крепостному праву, помещику на забаву,
     Ой да в острог ведут, на шею надели хомут,
     Я до землицы припаду, помолюсь на четыре стороны,
     Отведи ты Боженька беду, закрой лицо мое от воронов. 
     
     Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
     Марена за руку держала, та, с кем я к Богу подойду…
     
     — Ты где такую красивую песню услышала? — изумилась мать. 
     — Они поют, — кивнула Любка на стол. 
     Мать молча уставилась на стол, перевела взгляд на Любку, напугавшись и побледнев. 
     — Они не совсем здесь… Как бы здесь, но за стенкой, а я вижу, — объяснила Любка.  — А кто такая Макошь? В конце они спели вместо «смерть» «Марена»…
     Мать раскрыла рот, пялясь на нее во все глаза, потом испугалась еще больше, но не накричала, как обычно, а лишь сглотнула и переборола себя.  Позади матери стоял тот самый дух, который частенько бил ее плеткой и ездил на отчиме — он гладил ее по голове, слезно каялся и просил прощение за всех обижающих ее духов.  Любка усмехнулась.  Мать вдруг словно проснулась, оживилась, проявляя тревожное любопытство, но без агрессии — видимо, пока не решила, как относиться к ее словам. 
     — Это богини такие раньше были, одна судьбу прядет, а вторая… Смерть она есть.  Жена Кощея Бессмертного, поэтому ни добра, ни справедливости от нее не жди, — объяснила она.  В голосе ее прозвучала обида.  — Раньше…
     — А ты откуда об этом знаешь? — удивилась Любка.  Ничего подобного она в библиотеке не находила. 
     — Ну как, — развела мать руками с осуждением за незнание истории.  — Деды и прадеды наши-то не сразу приняли христианство, бежали мы, когда крещение началось, к Уралу.  Кержаками нас стали звать, когда мы перешли через речку Кержу.  Была такая.  Я уж и не знаю, которая, переименовали многие.  Среди беженцев, кроме колдунов, были старообрядцы.  Не насилием к вере пришли, мы и молимся до сих пор перстом, а не щепотью, — мать сложила пальцы, выставив два вперед, соединив большой и два последних.  — И с язычниками легко уживались.  Наверное, больше язычниками и были.  В духов верили, в чертей, с колдунами, которые считали себя язычниками, старались не ссориться, праздники все их чтили, и клубок в колодец бросали, и ленту навязывали на дерево, и на игрищах через огонь прыгали, и на венок гадали…. 
     — Да-а?! — заинтересовалась Любка, проявляя повышенный интерес.  — Ты мне про колдунов расскажи-ка…
     — Ну, уважали их, всегда завали на свадьбу посаженным отцом.  Совета спрашивали, — задумалась мать.  — Колдун скажет этих надо поженить, поженят — будут жить душа в душу.  Не согласятся, жизнь ни у того, ни у другого не заладится.  У колдунов своя вера, духов видят, а Макошь и Марена как бы заведующие… Это не всем дано, поэтому побаивались их.  Человек против него ничего сделать не может, а им целую толпу в оборотней оборотить, тьфу… Скажут колдуну что-то плохое на свадьбе, а он волками всех в лес отпустит — и не помнят потом ничего, или помнят, что по лесу бегали, но смутно.  Вернутся, конечно, но страху-то, кто их видел…
     — Ну, это уже сказки! — рассмеялась Любка, не поверив. 
     — Сказки не сказки, а я сама видела много раз, как они друг другу доказывали, кто из них сильнее.  Прикажут друг другу — кто сильнее, тот и побеждает. 
     — А что они заставляли? — продолжая скептически не верить, спросила Любка. 
     — Ну, — мать напрягла память.