Иногда по тексту удавалось понять, кому оно адресовано.  Однофамильцев с одинаковыми именами в селе было пруд пруди. 
     Мать забрала свою сумку с газетами.  У Любки теперь была своя сумка, она разносила почту по трем улицам и одной деревне.  Почтальона так и не нашли, его участок решили разделить.  В две дальние деревни почту отправляли с молоковозом, водителю платили половину ставки, а одну улицу и деревню отдали матери.  Ей тоже теперь платили вполовину больше. 
     Много времени это не занимало.  Прошла по одной улице, вернулась по другой, спустилась по третьей, дошла до больницы, а за нею, за сосновым бором, начиналась та сама деревня из двух улиц.  Длинные, но по пути, а потом напрямки через угоры домой.  Любку там все знали, ждали, встречая у ворот. 
     Любка с сожалением взглянула на портфель с драгоценным письмом.  Жаль, что его приходилось оставлять.  Но сразу после работа она за ним вернется, чтобы помочь матери помыть полы, наносить воды и дров для каждой печки, которых в здании было четыре.  Те, что были сложены у лестницы, уже закончились. 
     
     Любке исполнилось четырнадцать лет, и она готовилась к экзаменам.  Это был восьмой, выпускной класс. 
     Мишку забрали в армию осенью, полтора года назад.  Как раз после смерти Леонида Ильича Брежнева.  Брежнева Любка не жалела, он уже и разговаривать не мог, лепетал что-то невразумительно.  Может оттого жить становилось все хуже и хуже.  Говорят, желать смерти человеку было нехорошо, но Любка была снова без сапог, а генеральный секретарь на пенсию выходить не собирался.  Даже Ольге Ивановне сапоги не продали, их все до одной пары увозили в город.  Кроме того, войну пора было заканчивать. 
     Она и обрадовалась, но все же, стало как-то не по себе, когда пришла к Тане смотреть телевизор, а там только балет и траурная симфоническая музыка…
     Любка была на проводинах.  Собравшиеся не слишком веселились, обсуждая последнюю новость. 
     Вообще-то она пришла не к Мишке, а к Вале, которая тогда училась в восьмом классе, но он стоял внизу и сразу ее увидел.  А потом, когда она вышла во двор, вышел следом, поймав за руку и усадив на скамейку.  Смотрел, курил одну сигарету за другой, отбрасывал, не докуривая, и молчал.  Нерадостно. 
     Любка немного стеснялась, на углу болоньевой куртки утюгом прожгла дырку, болоньевая материя расплавилась.  И сапоги у нее были литые, черные, неказистые и громоздкие.  Она выписала по почте, но на заказ пришел отказ, с сапогами стало еще хуже.  Зато девочкам привозили с замочками, из кожи и на каблуке из города.  Стоили бешеных денег, целую зарплату. 
     Ей заказать было не у кого.  Таня вроде бы согласилась послать, но мать денег дать отказалась наотрез.  Зато теперь у нее была вязаная шапка и шарф цвета морской волны, которые она связала сама из того мотка шерсти, которые летом, приехав в отпуск, отдала Таня.  Многие девочки привозили с собой мотки хлопчатобумажных ниток, которые красили и соединяли с шерстяными для экономии. 
     Разговаривать им оказалось не о чем.  После тех поцелуев Мишка ни разу к ней не подошел.  И к Наташке, которая, как и Валя, тогда училась в восьмом классе и готовилась к экзаменам, он теперь не приходил.  Все лето Мишка работал на тракторе в колхозе.  Любка видела его лишь на танцах, но он был или с друзьями, или с той самой практиканткой, с которой как бы жил, или с кем-то еще, не раз и не два расставаясь с медичкой — и уходил рано. 
     — Замерзла? — заботливо спросил Мишка, когда заметил, что она шмыгнула носом. 
     Любка отрицательно качнула головой. 
     Лучше бы не спрашивал.  Забитые насмерть чувства выползли как змеи, опутывая ее и улавливая в сеть.  Смотреть на него, как на пустое место, уже не получалось.  Он уходил в армию на два года и должен был вернуться, когда она уже будет в училище.  Здесь останется только Катька, которая собиралась поступать в институт и готовилась пойти в девятый класс.  Другие варианты ни Катька, ни ее мать не рассматривали.  И, наверное, он обязательно за то время, пока она приедет в отпуск, найдет себе кого-нибудь. 
     Или, наконец, поверит в Катькину любовь… Или успокоится и женится на практикантке…
     Вышел его брат.  Обнаружив во дворе Любку, он присвистнул. 
     — Закрой дверь с той стороны! — грубо сорвался Мишка.  — Скажешь слово, я тебя убью!
     Потом виновато взглянул на Любку и снова промолчал. 
     Зато почти сразу, как брат Мишки скрылся за дверью, во двор выскочила практикантка, которая теперь была медсестрой.  У нее даже своя квартира была, в которой она жила с молодой учительницей начальных классов.  В том же доме, во второй половине жила еще одна учительница, тоже начальных классов, и девушка, которая приехала работать зоотехником.  Все сельские парни теперь дневали и ночевали у них, не обращая внимания на девчонок, которые мечтали обратить на себя внимание.  Парни как будто вычеркнули их из списка живых, не рассматривая в качестве потенциальных подруг.  Теперь даже в клубе на танцы приходило не так много народу, как раньше. 
     Медичка с изумленным лицом бросилась к ним, с восклицанием:
     — Миша, мы тебя потеряли! Что ты тут сидишь один?!
     Она как будто не заметила Любку, делая вид, что ее нет.  Даже не взглянула.  И сразу схватила Мишку за руку и потащила на себя.  Наверное, Любка в этот момент ей позавидовала, она дотронуться до Мишки не могла, а хотелось.  Взять его за руку, заглянуть в глаза, сказать что-то такое, чтобы он понял, как он ей дорог, и что два года это немного, две зимы и два лета, и попросить, чтобы он ей обязательно написал, потому что сама она никогда не решиться…
     Она его понимала.  Шла война, в далекой и чужой стране умирали самые красивые и сильные ребята.  В их село, в один год, в одно лето, как раз, когда Любка перешла в седьмой класс, начали привозить цинковые гробы, не позволяя открыть.