В последнее время отчим зачастил, подавая матери гроши, потихоньку расплачиваясь с нею за дом.  Но она воспринимала их не как долг, а именно как помощь. 
     — Так езжай, если деньги платят.  Что ты на меня повесилась? Я бы хоть Николку к школе одела! — вдруг прозрела она, когда Любка ей объяснила, что там, куда она едет, ей полагается стипендия, и она будет ей помогать, чем сможет.  — Не дождешься от вас помощи, не надо мне от тебя ничего! Лишь бы ты сама провалилась!
     — Но до сентября еще далеко! — расстроилась Любка. 
     — Какая разница? Там за ничегонеделание деньги дадут, а тут я тебя кормить должна! — криком изошлась мать.  — Долго ты меня собираешься доить?!
     — Мам, ну я ж тебе помогала все это время! — попыталась напомнить Любка. 
     — Чего ты помогаешь?! Я без тебя справлюсь быстрее… Еще бы не помогала, все деньги на тебя уходят, жрешь, как мужик… Тварь ты бесстыжая, ой, ой, ой, вынарядилась, да кому ты нужна, лохань поганая?!. 
     
     И Любка не выдержала.  Лечить мать было бесполезно. 
     Купила самый дешевый и вместительный синий чемодан, бросила туда две юбки — одну старую, которую ей сшила Ольга в шестом классе — это был первый и последний раз, когда она что-то сделала для Любки от души, сестер у нее было много, да еще братья, и все маленькие, и она заботилась в первую очередь о них.  Вторую Любка и не взяла бы, но другой одежды у нее не было.  Зимнее пальто, вязаную шапку и шарф, две рубашки, сменное белье, одни брюки и новые дешевенькие босоножки. 
     Две школьных платья она, конечно же, оставила.  И то красивое платье, в котором лишь раз встретила новый год.  Носить его было уже нельзя.  Она случайно оставила на окне пластилин, который оплавился под солнцем.  Отчим, заметив его, швырнул пластилин в нее, и он сразу впитался, расползаясь масляным пятном.  Отстирать желтое пятно не получилось, как бы она ни старалась. 
     Но в училище или разрешалось ходить в чем угодно, или в специальном костюме, который им выдавали — так сказали девочки.  Она видела этот костюм, он был красивый.  Было начало июля, Любка надеялась, что если ей выдадут стипендию за лето, она что-нибудь себе купит.  Хуже, если она останется — и тут жизни не будет, и когда съедутся, предстанет перед народом страшным ужасом. 
     Тем же вечером она пошла к Вале.  Ее сестра как раз была дома, собираясь обратно.  Она училище давно закончила, и теперь отпуск у нее был, как у взрослого работника, чуть больше месяца.  Сестра Вали обрадовалась — за каждую привезенную в училище девочку платили во-первых, затраты на билет туда и обратно на себя и на ученицу, во-вторых, командировочные, а в-третьих вознаграждение.  Так что, просить денег на билет у матери не пришлось. 
     Через два дня Любка ехала в скором поезде «Кама». 
     Сестра Вали повела себя с ней как-то сухо, за сутки обмолвившись лишь несколькими словами.  Но купила чай, белье, объяснила, как пользоваться туалетом и включать краны.  Людей в поезде было много, и все красивые и богато одетые — Любка здорово испугалась.  Она слушала стук колес, испуганными изумленными глазенками пялилась на села и города за окном, и понимала, что сделала что-то такое, отчего жизнь или пошла под откос, или вдруг наладилась. 
     В последнем она сильно сомневалась.  Заметив Любкин чемодан, мать внезапно в тот же вечер привела отчима, позволив ему жить с ними.  Она надеялась, что раз Любки не стало, отчим, наконец, успокоится и перестанет ее изводить ревностью к ее прошлому. 
     Понятно, что не перестанет, дело было не в ней, а в том, что он болел точно так же, как мать.  И лечить его было таким же бесполезным занятием, как ее саму.  Прежде чем лечиться, человек должен понять, что он болен.  Любка уже не сомневалась, что однажды отчим все же ее убьет.  В момент приступа силушка у него была нечеловеческая — точно так же, как у Любки.  Получить телеграмму о смерти матери Любка боялась, переживая, как будто она уже ее получила.  А когда это произойдет, ей придется все бросить и вернуться, чтобы взять заботу о Николке. 
     Во Владимире они с поезда сошли и до Иваново часа три ехали на икарусе с надписью «Золотое кольцо». 
     В то время, как другие спали, Любку укачало, тошнило и выворачивало.  И от бензинового запаха, и от духоты, и от страха, и от монотонного покачивания.  На каждой остановке она выбегала на улицу и не могла надышаться. 
     А потом они стояли и ждали автобус на Родники.  Так назывался город, в котором было то училище.  Автобус пришел маленький, точно такой, как ходил от села до райцентра.  Любке в автобусе стало еще хуже. 
     И ехали столько же, чуть больше часа… Но по асфальту. 
     И вот, наконец, Любка была на месте. 
     
     Город был маленький.  Их встретил маленький старый вокзал, словно они приехали не в город, а в деревню.  И точно такие же желтые сельские автобусы.  И одноэтажные частные домики, к тому же, без огородов.  Немногие из них имели две-три сотки.  Пятиэтажки располагались лишь в одном микрорайоне, который называли «микрорайон имени Гагарина». 
     Сначала сестра Вали привела ее в себе общежитие, сводила в душ на первом этаже, накормила.  На каждом этаже рабочего общежития были кухни и туалеты, и чистенько.  А в комнатах уютно.  Ее соседка по комнате еще не приехала.  Первую свою ночь Любка спала на ее кровати.  Горел красный светильник — и жужжали тучи комаров, которые налетели за время отсутствия хозяев.  Маша закрыла окно на ночь — и Любка снова задыхалась от жары, и теперь уже от пыли, задремав лишь под утро. 
     Наверное, она пожалела, что приехала сюда.  Можно было найти такое же училище и поближе.  В трех часах от райцентра располагался большой город Пермь, в котором она никогда не была, а в пяти часах Ижевск — столица Удмуртии.  Там она тоже никогда не была, но многие рассказывали об Ижевске, как о городе своей мечты.