Но в отличии от Любкиных веснушек, высыпающих на лице по весне, они ни Ингу, ни соседку не портили.  И спала она в специальных мягких костюмах, которые называла «пижамой», а по вечерам ходила в пышном розовом пеньюаре, и обязательно выпивала на ночь молоко с печеньем, покупая его в магазине. 
     Любка разглядывала ее искоса, сквозь прищуренные ресницы, стараясь не подать виду, что она ее интересует.  Обычно вечером она плакала, а потом поутру просыпалась от страшных кошмаров, которые ей все еще снились — и приходилось дожидаться, когда соседка по комнате куда-нибудь выйдет, чтобы встать. 
     Показывать свое застиранное и шитое перешитое белье и старый лифчик матери, который нашла в сундуке, Любка стеснялась. 
     И боялась лишний раз пройти по комнате.  Да, было уютно, соседка всюду настелила белых салфеток, над которыми тряслась, будто это были не салфетки, а ее наряды — и Любка делала все возможное, чтобы к ним не притрагиваться. 
     Соседка ее игнорировала.  Очень быстро вокруг нее собрался кружок таких же высокомерных подруг.  Девочки готовы были ползать у нее в ногах, чтобы она дала им что-то поносить на вечер.  Но она давала не всем, а лишь «заслужившим доверие», которые «умели обращаться с дорогими и красивыми вещами и понимали в них толк». 
     И многие считали несправедливым, что с нею поселили Любку, а не кого-то из них…
     Любка расслаблялась, только когда гуляла по городу, изучая улицы и переулки, и до самого вечера проводила время на озере за комбинатом, откуда он был виден, как на ладони.  Комбинат оказался большой, огромные серые и пыльные здания и цеха растянулись на несколько километров, дымили трубы, гудели поезда, в которые грузили продукцию. 
     А однажды Любка поняла, что жизнь ее закончилась, и сейчас ее повезут в тюрьму…
     
     Когда она вошла, в комнате уже собралась толпа.  Сбежались и все воспитатели, комендант, вызванный милиционер, который пытался всех успокоить.  Все взгляды обратились на нее.  Лица были возмущены и озлобленны.  Она не сразу поняла, что происходит, смутно подозревая неладное.  А через мгновение в ужасе уставилась на свои вещи, которые теперь были вынуты и вывалены из чемодана на кровать.  Кровать ее тоже была перевернута.  Так стыдно ей еще никогда не было, теперь все видели, в чем она приехала, а кроме того под матрасом она хранила тряпочки, в которые заворачивала вату, используя их, как прокладки.  Теперь застиранные с пятнами тряпочки лежали среди вещей на самом виду.  Золотую цепочку она заметила не сразу, спустя какое-то время, когда милиционер сунул ей бумагу и ручку. 
     — Ну, давай, пиши признание, — приказал он. 
     — Какое признание? — опешила Любка. 
     — Как и когда взяла цепочку.  А ты думала, тебе это сойдет с рук?
     — Вы думаете, это я… — Любка задохнулась, понимая, что все в этой комнате против нее, и все они думают так же, как милиционер. 
     Ей стало плохо, в теле разгорался огонь, она вдруг почувствовала, что снова сводит скулы и выходит дрожь.  Любка не могла пошевелиться, застыв неподвижно.  Ее охватил ужас, она молча смотрела на всех, на цепочку, собираясь с мыслями, но их не было. 
     — Она же нищенка, вы проверьте, может она еще что-то взяла? — предложила ее соседка, даже не покраснев.  — Надо ее обыскать. 
     Ее спокойный и уверенный вид поразил Любку до глубины сознания. 
     А потом ее вдруг словно кто-то мягко отодвинул, и с губ начали слетать слова, которые она не сразу понимала.  Сами собой.  За нее говорили волшебники, она в этом уже не сомневалась. 
     — Правильно, я одеваюсь не так хорошо, как ты, — голос ее прозвучал на удивление твердо и насмешливо, точно так же, как до этого произнесла соседка.  — Но за все то время, пока мы жили, я не притронулась ни к одной твоей вещи и не попросила.  И, как видишь, свои вещи я держала не в шкафу, а в чемодане.  Ты это одна задумала, или вдвоем с Риммой? — Любка повернулась к милиционеру, уставившись ему прямо в глаза.  — Вы думаете, я бы стала прятать украденную вещь среди своих вещей? И не смогла бы себе представить, что меня обыщут, когда обнаружится пропажа? Почему бы вам не снять с цепочки отпечатки пальцев? Или с того места, где она лежала.  Насколько мне известно, она никогда не снимала ее с шеи. 
     — Где она у тебя лежала? — обратился милиционер в жертве. 
     Соседка на мгновение смешалась, покраснела и запнулась. 
     — Там, — неопределенно кивнула она на свою тумбочку.  — Я собиралась в душ. 
     — Так ты же в душ тоже в цепочке ходишь, я несколько раз это видела… — воскликнули из толпы. 
     — Я не стала бы подкладывать цепочки, чтобы кого-то переселить в другую комнату, — высказала Любка свое мнение.  — Я бы поговорила с воспитателями и объяснила им.  Ты еще не стала взрослой, но уже ходишь по головам людей.  Ты мелкая, ты гадкая, ты червь, и я горжусь, что я не ты! — последние слова Любка выкрикнула. 
     
     Переживания Любки были напрасны.  Подозрения с нее быстро сняли.  Соседке тоже ничего не сделали, воспитательница лишь мягко пожурила ее — за то, что не обратилась к ней сразу. 
     Сразу после инцидента Любку переселили в другую комнату.  Так она оказалась в двухместной комнате, в которой провела два свои следующие года.  Тихая, окнами выходила на баню, с тополем под окном, немного пустая поначалу.  В комнате стоял стол, трехдверный шкаф с зеркалом, две кровати, но Любка неожиданно быстро к ней привыкла, возвращаясь в нее, как в нору, в которой могла остаться одна.  В этой комнате Любка еще долго оставалась одна, селиться с нею после того случая желающих было мало, но Любка этому обстоятельству была только рада.  Она часто в темноте сидела на окне и думала, думала о своем, вспоминая волшебников, и иногда звала их, или снова пыталась увидеть духов, которые уже не приходили и не показывались — и могла плакать, сколько влезет, теперь ее никто не слышал. 
     С первой стипендии она купила себе нательное белье, недорогое, но новое, стиральный порошок, мыло и шампунь, поменяла зубной порошок на сладковатую зубную пасту, массажную расческу и осенние кожаные туфли.  На этом деньги закончились.  Следующая стипендия должна была быть уже в сентябре. 
     Но Любка из-за этого не расстраивалась.  В первый же день их повели в дом быта, который располагался наискосок через дорогу, для всех заказали школьную форму — пиджак, блузку, юбку и брюки, а еще платье, фартук с карманами и косынку, в которых они должны были приходить в цех.  Любка едва верила, что все это происходит с ней.  Фасон костюма и материал для платья они выбирали сами, вместе с куратором группы, Маргаритой Родионовной.  И долго спорили, заказать к костюму юбку или все же брюки, пока не доспорились до того, чтобы заказать и то и другое. 
     Куратор покачала головой и согласилась.  Комбинат денег на училище не жалел.