И я поняла, что это начало конца.  Видит Бог, я желала ей счастья.  Но в то же время отчетливо понимала, что мы никогда не окажемся вместе ни в Питере, ни в Париже.  Она уходила в семейную жизнь со всей ее предсказуемостью и определенностью, которой мы когда-то сторонились и боялись, как огня, оставляя дыру в тоннель отступления, пусть узкую и темную, по которой невозможно пробраться, не оцарапав сердце.  Лера не просто ставила штамп в паспорте, она отказалась идти дальше.  Помню, в тот день я приехала домой и напилась до беспамятства в одиночку.  Я звонила другой подруге и плакалась в жилетку.  Да, в то время она многое от меня наслушалась и натерпелась.  Свадьба прошла, мы с Леркой продолжали дружить, но нас было уже не двое.  Однако, окончательно ее потерю я ощутила, когда узнала, что она беременна.  Это действительно был конец.  И тогда я поняла, что мне даже не с кем поговорить о желаниях.  Действительно не с кем.  Я уехала.  Я стала тем, кем хотела.  А она осталась там.  Навсегда осталась в прошлом.  И знаешь, что самое страшное? Она приедет в гости, но мы не будем гулять по Питеру.  Потому что я не хочу в Питер.  Как и в Париж.  Потому что мне не нужно идти дальше, а она уже не сможет. 
      Яна замолчала.  Я протянула ей сигарету и все же решилась спросить:
      -- Вы были. . . 
      Она оборвала меня на полуслове. 
      -- Нет, мы были именно друзьями. 
      Мне стало не по себе от этого рассказа.  Неожиданно я почувствовала ревность к женщине, которую никогда не видела.  Потому что мне хотелось быть на ее месте, чтобы Яна когда-нибудь кому-нибудь рассказала обо мне с тем же выражением тоски и грусти на лице.  Нет, я не желала потерять ее дружбу ради этого, я мечтала о таком же отношении к себе.  Я понимала, что Янка никогда не будет шляться со мной по магазинам в поиске "той самой кофточки", вряд ли когда-нибудь станет восхищаться моей новой стрижкой и расспрашивать о новостях распродаж.  Я могла говорить с ней о мужчинах и работе, но не о мечтах.  И это плохо. 
      Не знаю, насколько долгим было наше молчание, но Яна решила сменить тему:
      -- Ты подстриглась? Тебе идет, хотя мне больше нравится, когда кончики волос загнуты наружу. 
      Наверное, мой взгляд был полон благодарности и удивления, раз она засмеялась.  Может люди все же умеют читать мысли?
     
      ***
     
      В два часа дня я почти засыпала перед монитором, но статья упорно не желала дописываться.  Десятки раз я набирала строки и тут же удаляла их, понимая ущербность, сухость и непрофессионализм написанных слов.  Поэтому сейчас, гипнотизируя монитор уставшим за утро взглядом, я готова была завыть, расплакаться или просто уронить голову на клавиатуру от бессилья.  Хлопок закрывшейся форточки заставил вздрогнуть.  Убедившись, что в комнате форточка открыта, я встала и прошла на кухню, еле волоча ноги от усталости.  Поясница болела от долгого сидения в кресле.  Я открыла форточку и собралась было вернуться к каторге, но остановилась.  Подойдя к окну, я высунула руку на улицу.  Ветра не было.  По спине прокатился холодок.  Краем глаза я заметила лежащий на углу кухонного стола нож и одним рывком схватила его, оборачиваясь.  Шорох висевшего у раковины полотенца откликнулся новой порцией холода, пробежавшего вдоль позвоночника.  Сердце колотилось где-то в горле, губы дрожали, а внутри живота образовался плотный комок все нарастающего страха. 
      -- Кто здесь?
      Ответа не последовало.  Только папоротник, стоявший на холодильнике, лениво склонил и расправил ростки, словно кивая.  Мне стало совсем невесело.  Каждой клеточкой я ощущала присутствие кого-то темного в залитой светом кухне.  Над головой угрожающе стучали часы.  Лицо, нарисованное на циферблате смеялось, вращая стрелки носа.  Я пыталась успокоиться, убеждая себя, что это сквозняк или обман зрения.  Мой взгляд метался по комнате и коридору, стараясь убедиться, что эти ощущения -- плод расшатанности нервов и болезненного воображения.  Предметы замерли, затаившись.  В лучах солнца кружились пылинки, не издавая ни звука.  Я положила нож, стараясь выровнять дыхание.  В углу за спиной раздался оглушительный рев включившегося холодильника, смешавшись с моим криком и звуком падающей, задетой рукой, сахарницы.  Я снова схватила нож, трясясь от страха и ощущения незащищенности.  Не помню, как я оказалась у двери, распахнув ее, но прямо передо мной стояли двое.  Это стало последней каплей.  Лишь спустя мгновение, наполненное криком, я осознала, что вижу перед собой Марго и Крис, застывшую с протянутой к дверному звонку рукой. 
      -- Отдай-ка мне это, -- Маргарита осторожно вынула из моих сжатых пальцев нож и, отдав его Кристине, вошла в квартиру, обнимая и баюкая меня словно ребенка. 
     
      -- А теперь расскажи, что здесь произошло. 
      Крис протянула мне стакан воды и села рядом.  Я почти успокоилась, лишь изредка всхлипывая, и рассказала о произошедшем. 
      -- Тебе пора в отпуск, -- сказала Марго.