. .  Она остановилась, нащупав на твердом боку скалы царапины.  Линии уходили вверх, падали вниз, пересекались по диагонали.  Звезда.  Она не могла поверить, что кольцо, замкнувшее Ее внутри неизвестности, длиной всего в сто тридцать два шага.  Нацарапав рядом еще одну звезду, Она двинулась дальше.  Шаг. . .  восемь шагов. . .  двадцать. . .  девяносто три. . .  сто.  Ее пальцы споткнулись о неровности.  Звезда.  Рядом вторая. 
      Начиналась истерика.  Она ходила кругами, оступаясь и падая, но не отнимая ладони от гладкой кожи камня.  Семьдесят три шага. . .  пятьдесят девять. . .  тридцать.  Пять звезд на скале.  Она развела руки, пытаясь раздвинуть неумолимо сдвигающиеся стены, и ощутила движение.  Камень сжимался под Ее пальцами, затягивая петлю все туже. 
      Ее вопль раскатом пронесся вдоль стен и, замкнувшись, прорвал перепонки.  Густая, горячая кровь брызнула из ушей и носа, разлившись липким потоком на щеках.  По огромным скалам прошла мелкая дрожь, выдавливая из каменной тверди отростки -- длинные острые шипы, холодные и твердые.  Девять каменных рук впились в Ее тело, онемевшее от боли. 
     
      ***
     
      Я издали заметила понурый силуэт.  Яна сидела на лавочке перед подъездом, крутя тлеющую сигарету вокруг среднего пальца левой руки, и смотрела в землю. 
      -- Ты что здесь делаешь?
      Она подняла голову, и я ужаснулась.  Кожаный сюртук висел на ней, как на вешалке, лицо осунулось, глаза пустели, словно кто-то выкачал из них жизнь, только нос гордо выдавался вперед. 
      -- Андрея жду, -- тихо ответила она, и мне показалось, что голос ее улетучился вместе с жизненной силой. 
      Я присела рядом, забрала из ее пальцев сигарету, у которой уже начал дымиться фильтр, и выбросила в сторону. 
      -- Что случилось, Ян?
      Она молчала, изредка делая глубокие вдохи и тяжелые выдохи, как будто дышать было нестерпимо трудно. 
      -- Я сделала, как ты сказала. 
      -- Что?
      -- Написала альбом. 
      Я подскочила на месте. 
      -- За две недели?!
      -- Да. 
      Сказать, что я была изумлена, значит не сказать ничего.  Я была в шоке!
      -- И какой он?
      -- Часовая опера. 
      -- Но как?
      Я задала вопрос и, глядя на Яну, сама ответила.  Она вряд ли спала, ела и выходила из дома эти две недели, потому что тело, сидящее рядом, выглядело изнуренным, измотанным и . . .  выцветшим что ли. 
      Яна вымученно улыбнулась. 
      -- Это не я.  Он сам. . .  написался. 
      Вот как? Во мне росло любопытство, эгоистично вымещая сочувствие, жажду помощи и прочие чувства, которые должны были возникнуть по отношению к подруге. 
      -- Ты мне его покажешь?
      -- Не сегодня, -- сказала, как отрезала.  -- Сейчас Андрей придет.  Он не любит то, что я делала.  А это не воспримет и вовсе. 
      Любопытство, выросшее было в обжигающую обиду, сменилось негодованием. 
      -- А Андрей-то здесь причем? Раз вызвался приехать, значит, дошло до него, что был неправ.