— Простите, вам нужна помощь?
     Старческие слезы скупым соком блеснули в глазах.  Мне пришлось подхватить ее за локоть, чтобы женщина сумела добраться до заплеванной скамейки. 
     — Это моя внучка, — трескучим голосом сквозь горечь проговорила она, протягивая завернутую в пакет фотографию.  — Может, вы ее видели?
     В трясущихся руках поблекшее фото отбрасывало солнечные блики, и я не сумела разглядеть ни линии. 
     — Простите, но я не местная, вряд ли сумею помочь. 
     Рука упала на колено, всхлип приподнял обвисшую грудь. 
     — Она хорошая девочка.  Ни разу слово грубое старикам не сказала, говорила, выучится, станет работать и нам домик купит с огородом.  Мы с дедом вдвоем ее вырастили, мать-то рак сгубил, Маришке и трех годков не было, — по желобкам морщин потекли слезы, старушка ладонью потерла глаза и пожелтевшие от времени щеки.  — Деда прошлым летом похоронили, а теперь и Маришка…
     Рыдания еще больше накренили ее плечи, дряхлые руки прикрыли рот, всхлипы каскадом сыпались из горла. 
     — А что случилось? — я приобняла старушку за плечи, отгоняя собственные плаксивые спазмы. 
     — На танцы пошла с Максимом своим.  Этот вертихвост-то никогда мне не нравился и на тебе! Говорит, поругались они, одну домой отпустил.  Да так и нет ее, уже неделя скоро будет. 
     Ее лицо блестело от влаги.  Старушка полезла в сумку за платком, упокоив целлофановое сокровище на коленях.  Мне пришлось наклониться, чтобы разглядеть миловидные черты и светлые кудряшки. 
     — Простите, мне надо… — я не сумела договорить прогоркшим голосом и сорвалась с места. 
     Люди, локти, тормоза, крики… галдящая улица укрылась туманом, я не видела дороги из-за радужной соленой пелены.  Маришка.  Ангел с глазами эльфа в свете фар чертового «Фольксвагена».  Пойманный ангел. 
     Под прикрытием безлюдного двора полегчало.  Горячее дыхание ветра в прохладной тени согрело до апатии, щеки стянула колючая корочка слез.  Я воткнула наушники и позволила холодной, отрешенной музыке соблазнить себя.  «No time to cry»[6] возвещал острый как зазубрины звезд голос солиста.  И я безоговорочно поверила.  Мне вообще хотелось верить невидимым друзьям драконов.  Их чарующие мелодии расползались по венам то леденящими осколками серебра, то лавой золота и уносили мысли далеко-далеко, настолько глубоко в саднящее гарью брюхо мира, насколько даже не понимаю.  Мне всегда представлялись бледные лица музыкантов, и я мысленно прикасалась к хрупким изящным телам, которые скрывает непременно темная одежда, такая узкая, словно вторая кожа.  Нереальные существа с черными от косметики глазами и яркими, влажными губами. 
     Самопроизвольные всхлипы сошли на нет, и хотя через двор постоянно тянулись вереницы прохожих, он казался пустым.  До сигаретного ларька пара домов.  Я впервые затянулась крепким дымом и закашлялась.  Видимо, куски разодранного горла закупорили дыхательные пути, в нос будто кулаком ударили, слезы заполонили глазницы.  Но уже в следующий миг меня накрыло жесткое очарование никотина.  Подступившая тошнота уже не играла роли.  Прислонившись спиной к киоску, я почувствовала, как голова, словно наполненный гелием огромный воздушный шар, старается оторвать тело от Земли.  Я облизнула губы, они оказались сладкими от пропитанного сиропом фильтра ароматических сигарет.  Еще одна затяжка ставшего приторным дыма далась легче.  Организм боролся с ядом столь же отчаянно, как я сопротивлялась открытой драконами философии смерти.  И, как я, сдался. 
     Тело нуждалось в опоре посерьезнее киоска с потрескавшейся белой краской.  Справа, на узкой маленькой улочке — жалком подобии неформального Арбата — пустовала пара лавочек, и я нырнула в разноцветный поток молодежи. 
     Бессознательно рука увеличила громкость музыки.  «Going away on a strange day»[7] эксгибиционировал декадентством Роберт Смит.  Джон почитал его чуть ли не Богом, разве что плакаты не развешивал.  Мне бы хотелось заглянуть в глаза этого человека с голосом из крови и боли.  Почему-то кажется, что они должны быть такими же, как у Марка — цепкими воронками цвета киви. 
     Несколько минут в одиночестве на оживленной улице среди разношерстной молодежи успокоили.  Пестрые кофточки и полосатые гольфы, траурные юбки и джинсы с цепями, военные куртки и очки-бинокли.  В каждом из них свое «нет».  Дети мирного времени, они нашли, как противопоставить себя обществу.  И глупо винить их за это.  Просто молодая кровь требует протеста.  Поколению «дворников и сторожей» было проще — они боролись за право голоса.  А сейчас? Кто-то выбирает войну за чистоту нации, кто-то за деньги, а кто-то за право «болтать о смерти».  И именно последние не причинят никому вреда, потому их поле боя — собственная жизнь без вкраплений и примесей. 
     А я? Казалось, главный выбор сделан еще тем дождливым днем, но каждый серьезный шаг требует подтверждения.  Что ж, мне придется измениться.  Я обязана успокоиться.  Хватит истерик и сожалений. 
     Стать стервятником, перевернуть с ног на голову приоритеты.  И научиться любить себя до создания стальной кольчуги неуязвимости. 
     
     По безлюдным дорогам до дома не так уж далеко.  Можно пройтись пешком.  Я сняла наушники, чтобы слышать вой ветра на мосту.  Прохладный, влажный воздух летит сломя голову от одного борта к другому, колышет маленькую сумочку, в которой лишь кошелек, ключи да сигареты. 
     Сорок минут быстрым шагом до дома в тумане мыслей.  Теперь замок показался мне крепостью.