По крайней мере, мне. 
     Я вернулась в уже пустующую спальню и, раздевшись, забралась в постель с бордово-золотистым томиком Гюго.  Прокушенная губа саднила, от принятого никотина тошнило, и этот вечер казался мистичной новеллой Маркеса. 
     
     А где-то в новорожденном закате, у разбитого бетонного забора школы, под прикрытием десятилетних тополей умирала старшеклассница.  Ее насиловали грубо, не обращая внимания на хруст сломанных ребер.  Она пыталась укусить ладонь, зажимавшую рот, но не могла даже разомкнуть челюсти.  И когда фиолетовые всполохи в глазах сменились черными пятнами, а промежность обжег слишком горячий поток, симпатичная вертихвостка, избалованная дочка именитого отца, умерла. 
     Но я об этом еще не знала. 
     Глава 7. 
     
     Свершилось! Сбылась-таки детская мечта — мне позволили обустроить свою комнату.  Небольшая каморка в башне с единственным стрельчатым окном как нельзя лучше подошла для кельи. 
     Пока домработница скрупулезно вычищала комнату, мы с Джоном совершили налет на интерьер-салоны.  Я не стремилась потратить как можно больше денег, но кто же знал, что элегантная классика дороже навороченных «писков моды»? Вместо одной только кровати с ажурной остроконечной спинкой у изголовья можно было купить целый уголок отдыха из бесформенных диванов и уродливого косолапого столика.  Приглянувшийся секретер обошелся почти в шкаф-купе, который я тоже купила — надо же где-то хранить дюжину плащей и набранные оптом туфли.  Вместо люстры решено было повесить абажур с забавными серебристыми кисточками.  Зато я сэкономила на шторах, от солнца защитят три метра темно-бордового велюра с черным гипюром вместо тюли.  Кроме шкафа о современности напоминал лишь маленький холодильник, как альтернатива громоздким барам, да глянцево-черный ноутбук с акустической системой. 
     Я наслаждалась покупками, последождевой погодой и благодушным настроем Джона, которого всякий раз при похудении бумажника распирала мужская гордость за возможности.  «Смотрите, я — молодой важный индюк, и вы обязаны чистить мне перышки».  Это было смешно до умиления.  Я не задумывалась о чистоте выброшенных на капризы денег.  Возможно, в них чей-то поруганный брак, или чья-то преждевременная смерть, но эти люди не сумели сохранить жизнь, а я попытаюсь. 
     
     Вернувшись, мы застали замок безлюдным.  После Ольги моя келья блестела, как сапоги после гуталина, и это ввело в растерянность. 
     — Ну елки-палки!
     — Что-то забыла? — Джон подтянулся на дверном косяке, едва не сорвав обналичник. 
     — Тут так чисто, а мне ведь картины повесить надо. 
     Сама мысль о цементных облаках из-под дрели казалась кощунством.  Джон снисходительно прищурился, процедил сквозь зубы «у-у-у, ж-женщина» и обреченной походкой направился к лаборатории.  Мне стало стыдно. 
     — Брысь отсюда, — скомандовал он, вернувшись с ящиком инструментов. 
     Повторения не требовалось, и я ретировалась в спальню собирать вещи. 
     
     Как много значит для человека Дом.  Не стены или пол с подогревом, а возможность остаться наедине со своими демонами, выпустить их на волю и наблюдать за проказами с умилением матери.  Я всю жизнь была лишена этого и обрела лишь, потеряв семью.  Жестокий, бесчеловечный выбор.  Как и сама жизнь. 
     А ведь когда-то я была другой.  Как все девчонки собирала фантики и закапывала их под стеклышками в палисаднике, вместе с дедом мастерила корабли (доска, гвоздик и лист сирени вместо паруса), на святки ночевала у прабабушки, чтобы в зеркалах увидеть лицо будущего возлюбленного, и величайшей свободой казалась возможность не спать до одиннадцати.  Вспомнились вечера у бабушки с клубничным вареньем к чаю, теплые комариные ночи на даче… Тогда ведь я была счастлива. 
     
     От червивой тоски спас Джон.  Ввалился в спальню покрытый пятнами цементной пыли, в стружках, с торжеством героя на лице. 
     — Принимай работу!
     — Всю стену разворотил или половиной ограничился? — я спрыгнула с кровати и деловито прошествовала мимо дракона, всем видом показывая, что «подвиг» слишком преувеличен. 
     — Поговори мне еще, — пригрозил Джон, но нотка обиды медом подсластила слух.  Люблю злить особо самовлюбленных. 
     
     — Ты два часа сверлил три дырки? — я стояла посреди белого от пыли и опилок пола, с недоумением глядя на победно торчащие шурупы.  — А чопики из бревен выпиливал?
      — Вообще-то — нет, — отступив, Джон прикрыл дверь, и я обомлела. 
     Во всю высоту деревянного прямоугольника, гордо расправив крылья-оси, высился анкх — египетский крест бессмертия.  Незамысловатый, но от этого еще более изысканный узор тянулся вдоль «позвоночника» подобно лозе, каждое перышко крыльев поблескивало только что нанесенным лаком (теперь я поняла, что за резкий запах липнет к ноздрям), а острые когти дополняли стилизацию под ворона и казались смертоносными. 
     — Ты… ты вырезал это за два часа?!
     — Просто подумал, что такой рисуночек подойдет к выбранной мебели. 
     Я плюнула на извечные пререкания и повисла у Джона на шее. 
     — Спасибо. 
     На гладковыбритой щеке остался след от помады. 
     — «Спасибом» не отделаешься, — ухмыльнулся Джон, отстранившись.  — С тебя вечер при свечах. 
     — Ты что, заболел?
     — Нет, просто настроение погано-романтическое. 
     Дверь отворилась, выпуская нарцисса-дракона.  А мне предстояло с розовыми очками на глазах выносить грязь из комнаты. 
     Ближе к вечеру острый запах лака смешался c деревянным ароматом новой мебели.  Келья преобразилась.  От солнечных огненных проблесков укрывал плотный велюр, из динамиков сочился ласковый голос Шарон ден Адель [8].  Все, как нравится именно мне.  Этого многого стоит и не имеет значения лишь в глубоком детстве, когда являешься не собой, а чьим-то ребенком. 
     
     В дверь тактично постучали.  Я насторожилась, даже Марк не утруждал себя этикетом.  Сотни, тысячи мыслей мелькнули за секунду прыжка до двери, и ни одна не была хорошей. 
     На пороге стоял Джон… с бутылкой «Мартини» в одной руке и вислоухим кустом — в другой. 
     — Это что? — глупый всеобъемлющий вопрос оказался единственным, на что я способна в полном недоумении. 
     — Папоротник, — ответ прозвучал едва ли умнее. 
     — Ну, заходи, папоротник. 
     Вручив горшок с цветком, Джон подхватил лежащие на полу пиццы и просочился в комнату.