— Да, Джон. 
     — Лина, возвращайся домой. 
     — Я еще не закончила. 
     — Ты узнала достаточно. 
     — Я сама решу. 
     Стоило сбросить звонок, как новый укол тока заставил дернуться.  За ним последовал еще один, и еще, и еще.  Я вцепилась в колечко на браслете.  Надо привыкать к боли.  Ко всякой боли.  Можно не возвращаться к операм, выйти наружу через катакомбы, но это не входило в мои планы.  Только когда я оказалась в зале бара, удары прекратились.  Рука онемела, лишь мурашки оставляли надежду на неполную потерю работоспособности. 
     Попрощавшись с разомлевшими стражами порядка, я покинула помещение.  Вата вышел следом. 
     — Тебе обязательно сейчас уезжать? — спросил он, якобы выглядывая на горизонте вызванное такси. 
     — А тебе обязательно сейчас оставаться?
     
     В квартире мы были уже через полчаса.  Я только успела скинуть босоножки, как тяжелое, потное тело Ваты впечатало меня в дверь ванной.  Огромные ладони сжали зад, щетина поцарапала щеки, но я не стала отстраняться, напротив — изловчилась запрыгнуть ему на пояс и искусала все плечо, пока следователь дошел до кровати. 
     — Только не порви, — вырвалось, когда Вата стягивал с меня джинсы. 
     Маленький розовый будильник в виде домика громко стучал.  Раз-два-три, раз-два-три.  Скрип кровати вторил — раз-два-три.  И тяжелое дыхание Ваты, и мои нарочито громкие стоны, и уколы тока в ладонь, и стук соседей по батарее — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
     Это был самый ужасный секс в моей жизни. 
     И самый короткий. 
     Остаться я Саше не позволила, пристыдила «старшим братом, который может с утра нагрянуть». 
     Ни торжества, ни омерзения, ни стыда.  Я не чувствовала ни-че-го.  Только один вопрос крутился в голове: «Зачем?».  Повела себя, как дите малое — меня обидели, отправили к злому дядьке на съедение, а потом вдруг пожалели, домой позвали.  И нет, чтобы обрадоваться, я выпендриться решила и переспала с ним.  Зачем? Назло, из вредности, по дурости.  Никому от выходки не стало холодно или жарко.  «Сначала делаем, потом думаем» — это про меня.  Минутный порыв, вспышка ярости, а после — изумление бесполезности. 
     Я закрыла глаза, надеясь уснуть быстро и без мыслей.  Пару минут темнота расслабляла, утянула из реального мира куда-то далеко, в потайные пещеры подсознания, к знакомым с детства ужасам.  Но внезапно мрак вспыхнул зеленым, словно открылся магический тоннель.  Я выпала на песчаный берег под палящее солнце.  Горячая галька впивается в спину, море холодными волнами окатывает почти с головой.  И тут же заснеженный лес обступил со всех сторон, пока не перетек в парк аттракционов, в университетскую аудиторию, в горячую баню и дальше — лица, разговоры, эмоции, прикосновения, слишком много, чтобы запомнить, понять или осмыслить.  Калейдоскоп пестрил до тех пор, пока не остановился на довольном лице Джона, его руки напрягались, сжимая мое горло туже и туже, до хрипа, до слез, до возвращения темноты. 
     
     Я шарила рукой по кровати, в поисках телефона и не могла выровнять дыхание.  Горло горело, щеки щипали слезы, желудок крутил голод.  Проклятая трубка оказалась под кроватью, но, выбрав номер Джона, я передумала и вызвала такси. 
     Лет в семь, вернувшись из школы, я спросила бабушку, зачем существуют комары.  Не «почему», а именно «зачем».  Зачем природа создала тварей, от которых одни неприятности и людям, и животным.  Объяснение устройства пищевой цепочки меня не удовлетворило, сразу появился вопрос - почему столь полезные жабам и прочим тварям кровососы созданы так, что место их укуса долго чешется? Она ответила: «Иначе их жалко было бы убивать». 
     Я вспомнила об этом разговоре, пересекая безлюдные ночные проулки и шумные магистрали, несясь через мост к замку, с каждой минутой распаляясь все сильнее.  «Мы не убиваем честных людей».  Сегодняшняя девчонка пострадала просто так.  Не было в ее памяти смертных грехов, лишь легкое прожигание жизни.  На фоне бездумного паразита-человечества ее жизнь казалась до обидного правильной.  Незаслуженная смерть.  Несвоевременная. 
     Свет горел только в правой башне.  Я представила, как Марк закрывает жерло крематория, и прогоревшие останки одежды, кожи, костей, того, что было когда-то человеком, плывут по трубам до старой котельной.  Она не действует уже десятки лет, но никто не удивляется иногда клубящемуся над кирпичным домом дыму. 
     Ворота отъехали, дверь послушно открылась, цветы в горшках приветливо колыхнулись от вошедшего со мной ветра.  Я не стала разуваться, но, увидев новый ковер на полу гостиной, все же скинула босоножки.  Не то, чтобы побоялась испортить, просто захотелось пройтись голыми ступнями по мягкому длинному ворсу.  И плевать, что потом будут пролеты холодных лестниц. 
     
     Я увидела ее еще из коридора.  Белоснежное тело, подвешенное за ноги к верхней перекладине решетки.  Маленькие шортики и бюстгальтер из латекса, высокие ботфорты — вот вся одежда.  Огненно красные волосы почти касались пола.  Из-за этого девушка казалась перевернутым факелом.  Слишком яркая помада, слишком длинные стрелки на глазах.  Будто фарфоровое изваяние, безмолвное, беззащитное и оттого еще более привлекательное.