Правильно пел Чиж — поздно пить «Боржоми», если почки отвалились. 
     В мягкой белизне ванной комнаты попытки объяснить скоропалительность и, признаться, безалаберность вчерашнего дня потерпели фиаско.  Меня не похищали и не гипнотизировали.  Скорее, соблазнили.  Красиво, непринужденно и жестоко.  Видимо, с детства во мне жила не Анжелика, как мечталось, а Бонни.  Вот и получила вместо де Бержерака двух Клайдов.  Кто сказал, что мечты не сбываются?
     Майка пропахла потом от дальней поездки, джинсы изнутри приобрели неприятную засаленность, и я вздохнула с облегчением, заметив на перламутровом крючке ворсистый банный халат.  Влезать в грязную одежду после воды, розовый запах которой уже дурманил, представлялось пыткой. 
     Первые же секунды в джакузи, рассчитанном, как минимум, на двоих, разнежили не только тело.  Растечься бы волнами по атласной гладкости фаянса, и розовой пеной выползти через край.  На стене среди квадратных зеркальных плиток выступала кнопка.  От ее нажатия комната сменила яркое зарево электричества на разноцветные огни.  Отдавшись эйфории, я расслабилась, откинула голову на край джакузи и… заорала.  Хаотично шлепая по стене в поисках жуткой кнопки, я не могла ее найти, крошечный выступ словно исчез, оставив меня, запертую в ванной с сотнями горящих глаз.  Десятки женских лиц уставились с потолка взглядами, полными боли.  В бледном свете вода стала красной, покрытой белой пеной, как кровь из глубокой раны.  Я разодрала горло криком, поскальзываясь на гладкой поверхности в попытках выбраться из зловещей чаши, когда в ванную влетел Марк.  Он зажег яркий свет, и лица исчезли в белом полотне потолка. 
     — Успокойся, — мягко потребовал Марк, присев на край джакузи.  — Это всего лишь рисунок. 
     Меня трясло и подбрасывало от конвульсий истерики.  Но стоило Марку приобнять за плечи, как чувство защищенности вытеснило страх.  Я уткнулась лицом в его колени и потихоньку успокоилась. 
     — Зачем вы изрисовали потолок такой мерзостью? — спросила я, все еще всхлипывая. 
     — Что мерзкого в лицах девушек? Ты просто не ожидала их увидеть.  На самом деле они прекрасны!
     — Нет! — настаивала я.  От возмущенного взмаха руки на рубашке Марка появились мокрые пятна.  — Они… они… мертвые! Бледные, как у трупов.  Зачем рисовать на потолке мертвецов?
     Отвечать Марк не стал, отстранился и строго посмотрел в глаза. 
     — Я ошибся в тебе.  С такой реакцией на невинную роспись, что ты выкинешь при виде настоящей, грязной смерти?
     Этого не избежать.  Да, у парней есть правила, но, оказавшись здесь, я больше не свидетель.  Я — сообщник.  И рано или поздно увижу, как человек перестанет существовать от рук подельников. 
     — Марк, — остановила я, когда он собрался уходить.  — Ты сказал, что эти лица прекрасны.  Научи видеть их красоту. 
     Он раздумывал прежде чем вернуться на край джакузи.  Снова над головой засветились глаза, но теперь я смотрела на них по-другому, внимая тихому низкому голосу. 
     — Запомни, Лина, истинное очарование женщины в ее беззащитности.  Настоящая женщина может казаться волевой и независимой, но стоит всколыхнуть сердце, и она откроет истинную слабость, уязвимость.  Как и жизнь, чья прелесть в быстротечности.  А теперь представь ту нежную безвольность, что излучает девушка на границе смерти.  Податливая и беспомощная, она есть олицетворение трогательной хрупкости, сравнимой лишь с хрусталем. 
     Я вгляделась в застывшие лица, умоляющие и обреченные.  Художнику знакома смерть, иначе не передать красками трагизм, который сочился из каждого взгляда подобно березовому соку израненной коры.  По кафельным стенам все еще стекали багряные капли, брызгами заброшенные к мозаике лиц моей паникой, и каждая из них казалась последней слезой жизни, скатившейся с нарисованных глаз.  Марк все говорил и говорил, вспоминал Патрика Зюскинда, воспевшего ароматы живого через смерд смерти, благодарил Эдгара По за обличение величия мертвой женственности, и мне открывалась пульсирующая ужасом панорама предстоящего, настолько яркая, что слог имени дернулся из горла хрипом. 
     — Марк, — я сглотнула, чтобы вернуть голосу звук, — вы меня убьете?
     Рука в закатанном по локоть рукаве рубашки потянулась к стене, разделив джакузи на две половины: одна — кровавая лужа с пузырями вместо пены, вторая — маленький бассейн с моим напрягшимся в ожидании телом.  От нажатия кнопки зажегся свет, скрыв бледные лица. 
     — Нет, — спокойно ответил Марк с улыбкой, изучающе оглядев мою незащищенную шею.  — Ты уже слишком беспомощна.  Зачем лишать жизни того, кто находится в твоей власти? Нет, Лина, тебе уготована роль музы. 
     Еще не успело услышанное отложиться упорядоченной цепочкой мыслей, как я получила подарок.  Губы Марка оказались холодными и влажными, с привкусом дорогих сигарет и коньяка.  Легкостью крыльев мотылька поцелуй коснулся рта и растаял. 
     — Не засиживайся в горячей воде, — с улыбкой произнес Марк, — давление поднимется. 
     Вслед за тихим хлопком двери растворился страх.  Я готова была умереть, но от руки этого порочного Дьявола, потому что он сумеет убить нежно. 
     
     Из-за двери спальни доносились обрывки фраз, я помедлила, прежде чем войти и, припав ухом к белому пластику, попыталась подслушать разговор.  Но голоса звучали тихо, и хоровое пение грянуло силой «Lacrimosa» Моцарта, лишив возможности уловить хотя бы слово.  Кроме того, хоть пластиковый пол и подогревался, стоять на нем босыми ногами было холодно. 
     Мое появление в комнате особого ажиотажа не вызвало — Марк продолжал говорить по телефону, нарезая круги между диваном и старинным секретером; Джон расстелился на огромной кровати с закрытыми глазами и качал ногой в такт музыке.  Кровать в спальне, действительно, была одна, но на ней могла разместиться целая рота.  Сначала я подумала, что меня попросту не заметили и села в кожаное кресло.  Фривольная атмосфера настраивала на окончательный срыв плотины запретов, и я потянулась к открытой пачке сигарилл.  Коричневые палочки с крошечными мундштуками должны были завершить картину перевоплощения.  Сколько раз я представляла себя вальяжной дамой, изящно зажимающей дымящуюся сигарету пальцами, но всегда боялась попробовать.  Теперь же, избавившись от страха перед отцовской яростью, я решила дать себе волю, хотя организм молил о сне, а не очередной встряске.