Но, несмотря на общность мерзкой природы, пауки едят мух, жуки гоняют муравьев, а гусеницы не всегда доживают до бабочек. 
     Мне не грозила участь мотылька в паутине.  У ментов та же порода, те же возможности, значит, и бояться их не стоило.  Только нутро насильников не позволяло относиться к ним, как к равным.  Единственное, что я испытывала – брезгливость.  И ничего больше. 
     Вечером ливень разошелся до грозы.  Обычно, точнее – во времена безвкусной жизни с родителями, в такую непогоду я гасила мигающий от помех свет и читала при свечах.  Мать заставляла выключать все приборы и лампы, опасаясь скачков напряжения, доведя предосторожность до инстинкта. 
     В последнее время детство вспоминается слишком часто. 
     
     Делегация поднималась по лестнице шумно.  Туша подскочил, направил на меня ствол, будто испугался, что выпрыгну в окно вместе с добытой на полках в гостиной книгой.  Актер явился в сопровождении двух головорезов и Ваты. 
     -- Как отдыхается? – проскрипел старик, усаживаясь на кровать. 
     Его руки, сложенные на колени, мелко дрожали.  Жар от тела выдавал многодневный голод.  Охранники расположились по обе стороны подоконника, на котором я сидела.  У каждого за поясом по резиновой дубинке. 
     -- Без вас – вполне терпимо, - ответила я. 
     -- Все шутите, - по-доброму улыбнулся Актер. 
     -- Да какие тут шутки. 
     -- Алина, у меня к вам несколько вопросов.  Вопрос первый.  Для чего драконам золото?
     -- Я же сказала, они используют его, чтобы стать бессмертными в полной мере. 
     -- Как?
     -- Я не знаю. 
     -- Чушь! – Актер подался вперед, тыча в меня костлявым пальцем.  – Вы снова лжете.  Как когда уверяли, что драконы неуязвимы.  В прошлый раз мы раскрыли обман.  И в этот раз раскроем.  Александр, приступайте. 
     Между лопаток скользнул пот.  Головорезы схватили меня под руки, подтащили к столу.  Вата вышел из комнаты и вернулся с тисками. 
     -- Знаете в чем недостаток бессмертия? – спросил Актер, наблюдая, как Вата крепит тиски к столешнице.  – Боль может длиться вечно. 
     Бороться с двумя крепкими мужчинами не хватило сил.  Ладонь во всю длину обхватили тиски.  Вата провернул ручку, железные губы сдавили сильнее.  Хрустнули костяшки пальцев.  Защемленный нерв дернул руку. 
     -- Ну, Алина, вы знаете, что собираются сделать драконы?
     Если разомкнуть губы вырвется крик.  Он уже клокочет в горле, ждет, пока отпустит спазм. 
     Тиски ослабли на один поворот ручки.  Воздух шаром вырвался из легких. 
     -- Говорите, пока можете. 
     -- Я не знаю, - последний звук растянулся на крик, смешался с отчетливым хрустом раздробленных костей. 
     Вата еще раз провернул ручку, и я почувствовала, как пытается прорвать кожу острый осколок.  Колени дрогнули.  От падения удержали охранники, едва не вывернув локтевые суставы.  Перед глазами запрыгали круги.  Красные, фиолетовые, желтые.  Теперь я кричала от каждого скрипа железа. 
     Актер подбадривал:
     -- Давайте же, Алина, вспоминайте!
     -- Не знаю! Не знаю! Не знаю!
     Тиски скрипели, стараясь сомкнуть губы.  Боль толчками пробиралась вдоль тела, миллиметр за миллиметром, и в то же время пульсировала повсюду.  Она заполнила меня и прибывала каждую секунду, с каждым стоном железа, словно гелий, заполняющий шар, который вот-вот лопнет.  Цветастый калейдоскоп плясал перед глазами, как племя разукрашенных индейцев.  Они хлопали в ладоши, кричали: «Больно! Больно! Больно!» И вдруг смолкли, провалившись в пустоту. 
     
     То ли вечер, то ли утро.  За окном грохочет гроза, редкие капли долетают до лица через открытое окно. 
     Я пошевелила пальцами руки, ногти царапнули льняную простынь.  Боль может длиться вечно.  Это правда.  Пытка повторится.  Я ничего не рассказала энпирам, не выдала драконов, не описала ритуал.  Стоп.  Мне нечего им сказать.  А это значит, что мучения будут повторяться снова и снова, пока драконы ни выдадут себя, проколовшись на какой-нибудь мелочи.  Или ни придут за мной.  Но они не придут.