Мы свернул за угол, спустились в узкий подвал.  Ребята шли впереди, пробираясь через протекающие трубы и наваленный жильцами хлам почти на ощупь.  Света маленьких грязных окошек не хватало, чтобы не запинаться при каждом шаге. 
     Люди всю жизнь копят мусор, наивно полагая, что он понадобится.  Эту панцирную сетку хранили на «черный день» пожара или расширения дачных площадей; проржавевшие радиаторные батареи наверняка берегли для постройки гаража; из сваленных в кучу ящиков для молочных бутылок возможно собирались соорудить ячейки винного погреба.  Но чаще всего, люди умирают, оставляя залежи хлама в таких вот прелых подвалах, где они и гниют до сноса дома. 
     Хорошо, что я сменила глушитель. 
     
     На свежем, не загаженном пылью от падения мертвых тел, воздухе улицы я отдышалась.  От головы к пальцам текли теплые потоки – то ли кровь, то ли жизнь.  Стали четче очертания выбеленных кирпичей вдоль тротуара и желтеющих к середине августа кустов вокруг дома.  Мне хотелось присесть на низкий кованный заборчик и слушать трели проснувшихся птиц, но веселый щебет предвещал дневную шумиху. 
     Блондин ждал в бункере, допивая уцелевшее пиво.  Храпящее тело Клина успокоило совесть – одним трупом меньше. 
     -- Где ребята? – спросил «тенор». 
     Я взяла его за мощное запястье, потянула к выходу. 
     -- Поехали.  Они кое-что купят и подъедут к нам.  Или я зря отдала им деньги?
     Блондин хмыкнул, улыбнулся, расслабился. 
     -- Кстати, я – Артем. 
     Надеюсь, имя не настоящее. 
     
     -- Садись, -- я включила зажигание, проверила, не торчит ли рукоятка из кармана. 
     Артем оглядел тюки, но спрашивать о них не стал, хотя я краем глаза заметила, что из дырки сумки с оружием предательски выглядывает вороненое дуло «Маузера». 
     -- А почему ты в перчатках?
     Я тронулась с места, стараясь не обращать внимания на мельтешение Николая Угодника.  Усатый лик будто стал суровее, на лбу проступили морщины, сложенные в старообрядческом пассе персты тыкали в меня и совали под нос раскрытую Библию. 
     -- Чтобы маникюр не попортить, -- отмахнулась я слишком грубо и тут же сменила тему.  – Артем, а ты правда отрицаешь секс или перед друзьями рисуешься?
     -- Почему рисуюсь? – излюбленная тема сразу переключила его внимание.  – Секс – это грязь.  Человек не должен ограничивать себя низкими желаниями.  Мы ведь не животные!
     -- А отказ от секса не ограничение?
     -- Нет! – завелся Артем и долго доказывал прелести свободной от похоти жизни. 
     Машина петляла дворами.  Я боялась выезжать на ожившие утренние трассы, хоть и рисковала заблудиться в месиве многоэтажек и неухоженных лачуг частного сектора. 
     -- Слушай, так ты вообще никогда? Ты девственник?
     -- Мне это не нужно, -- гордо ответил он. 
     -- Да ладно! Природе-то чихать на твои принципы.  Руками, поди, помогаешь?
     -- Типичное заявление обывателя, -- фыркнул антисекс, – который не в силах совладать со своими эмоциями.  Я им не подчиняюсь, понимаешь? Свободен от их диктатуры!
     Я вздохнула – так даже лучше. 
     
     Этот домик красного кирпича, застрявший среди типовых монолитов неподалеку от одного из крупных торговых центров, я давно заприметила.  Одноэтажная развалина с облупившимися по краям дырами вместо окон давно потеряла крышу, но никак не желала покидать насиженного места, противостоя погоде, времени и вороватому люду с отвагой мастодонтов поп-сцены, на которых и смотреть уже невозможно, и выпнуть на пенсию никак не удается.  Несколько лет назад домик обнесли высоким забором, наивно полагая уберечь детей от соблазна пошляться по развалинам.  Однако, судя по вырванным доскам и доносящемуся из-за хилой ограды запаху, молодежь превратила останки дома в биотуалет. 
     На стене все еще висела табличка с адресом. 
     -- Запомни все вокруг, -- предупредила я.  – Тебе придется вернуться на место боевой славы. 
     Артем окинул цепким взглядом двор, останавливаясь на маленьких отличительных деталях вроде перевернутой детской качели или безыскусного граффити на стене панельной многоэтажки.  Надпись гласила: «Жизнь – дерьмо». 
     Первой в брешь забора я пролезла сама.  Пришлось пробираться по настилу из колотых кирпичей, гнилых досок и доросшей до пояса травы.  Агрессоры защищали ступни.  Из-за гнилостного запаха свербело в носу.  Я не жалела о выборе места – его нетрудно найти и прятаться в центре города могут лишь законченные психи.  Поначалу возникли опасения на счет окон верхних этажей близстоящих панельников, но с одной стороны дома уцелел кусок крыши, и закончить я рассчитывала раньше, чем кто-либо из жильцов проснется. 
     Куски известки и кирпича хрустели под ногами.  Артем зашел вперед осмотреться.  Я, стиснув зубы, решилась. 
     Один точный удар в показанную Джоном болевую точку, и накачанный мальчишка рухнул, как подкошенный.  Я отволокла его в защищенный от случайных взглядов угол дома, предварительно расчистив место от погнутой велосипедной рамы, проржавевшего диска автомобильного колеса и кучи прогнивших бревен.  Пришлось нелегко: одно дело играючи таскать сумки с коллекцией творений умов человеческих (или драконьих?) и совсем другое – кожаный мешок молодого натренированного мяса.  Я изо всех сил старалась не думать об Артеме, как о гомосапиенс. 
     Снова в расход пошел подклад плаща.  Из него получился достаточно надежный и внушительный кляп.  Пригодился и пояс, им я связала мальчишке за спиной руки.  Джон научил изощренному узлу, выбраться из которого даже Марку не под силу – сколько ни крутился волчком, ни выворачивал кисти, сжимая зубы от усердия и злости, а не сумел. 
     Подлетел голубь.  Любопытная тупая птица продефилировала по груди мальчишки и ускакала рыться в грязных пачках из-под кириешек. 
     Артем не приходил в себя.  Это настораживало.  Я боялась, что не рассчитала удар, а любая заминка – потеря бесценного времени, которого вечно нет. 
     Неподалеку валялись переломанные стебли сорняка-переростка.  На них еще сохранилась дождевая влага.  Я аккуратно собрала траву, села на колени Артема, чтобы обездвижить и принялась хлестать по щекам со всей дури.  От десятого шлепка он пошевелился.