Эка тебя передернуло.  Я просто называю вещи своими именами.  Недоделки, по сути – консервы, концентрат.  Ладно, не буду шокировать, а то вывернешь на стол завтрак.  Я этого и в камере насмотрелась. 
     Кстати, как думаешь, почему меня не изолировали? Провоцируют.  Стоит хотя бы одной дуре подохнуть, и все -- на электростул.  Дел-то я за месяц натворила на год судебных представлений, а до сих пор церемонятся.  Это политика, журналист.  В хранилищах лежат тысячи папок с документами об инопланетянах, все под грифом «секретно», а меня вот так взяли и рассекретили.  Почему? Фишка в том, что, посадив меня, власти показали свою всесильность.  Политика пастухов и волчьей стаи.  Императоры устраивали публичные казни, а в наше время – борются с терроризмом, который всем уже надоел.  Вот меня и выставили напоказ.  Хотели в спецслужбы запеленговать, да чуть не подрались, кому достанусь.  А еще – побоялись.  Нет, ты только представь, меня на свободе с пистолетом в руках.  Смешно, правда? Никогда этого не допустят.  Никогда. 
     Но и убивать не спешат.  Хотя, кто знает, чем закончится завтрашнее слушание? Может, ради меня снимут мораторий на смертную казнь.  Если честно, плевать.  Я вообще жалею, что отбилась от энпиров.  Знаешь ведь, что они понаехали целой толпой, как дрессированное стадо баранов – дисциплинированные, вымуштрованные для тактического боя.  Окружили кольцом в несколько рядов, хотели задавить массой и забрать чертов «кальян».  Обломались.  Думали, раз драконы вышли из игры, я им не помешаю.  Припоздали чуток, пока добрались до трофея, он уже выдохся.  До сих пор не пойму, как сумела отбиться.  Да и не важно это. 
     Оп-па, звонок.  Твое время кончилось, журналист.  Иди, кропай статейку, а мне пора баиньки.  Вон и дядя пришел проводить.  Веришь - нет, даже в туалет под конвоем хожу.  Надоели.  Всё надоело до чертиков.  И все. 
     
     ***
     
     Сибирское небо бывает таким трогательно-нежным.  Светлое, с белыми кляксами низких облаков.  И солнце, как начищенная бляха.  Посмотреть бы без боли в глазах, авось -- улыбается. 
     На мне пропитанная потом серая футболка не по размеру, холщовые штаны с грубо пришитыми заплатами, тяжелые великоватые ботинки и наручники.  На ногах – тоже, только цепочка длиннее.  А небо такое нежное. 
     От грузного пуза тюрьмы на старый, изрытый морщинами асфальт падает трапеция тени.  Впереди, у высоких скрипучих ворот – невнятная помесь танка и внедорожника.  Тонировано-бронированная.  Вокруг нее копошатся молодые солдатики, гремя висящими на плечах автоматами.  Иногда бросают опасливые неприязненные взгляды.  Высшие чины стоят в сторонке, тихо переговариваются.  Я не прислушиваюсь, мне интересней небо. 
     -- Чтоб ты сдохла, чертов выблядок, -- несдержанно прошипел старый тюремщик и смачно сплюнул под ноги.  Будто не знает, зачем меня везут в Штаты [14]. 
     Я молчу.  «Чертов»? Людям свойственно присобачивать ко всему необъяснимому адские корни.  А ведь добра без кулаков не бывает.  Даже ангелы вынуждены воевать.  Мои демоны проводят чистку в людском лагере.  Как в стихотворении Осеевой: «Всего одна игрушечная смерть.  Лишь тонкий прочерк в толще поголовья…» Но разве ж объяснишь это служаке, чей сын всю осень проходил в гипсе после моего пробуждения? Менты сработали умнее полусмертных, стреляли исподтишка и снотворным. 
     Эксклюзивный рейс для одного пассажира вылетает через три часа.  Чтобы вытянуть занозу из задницы человечества России понадобился самолет.  Вот она, гуманность – ничего не делать собственным руками. 
     Интересно, каким будет небо изнутри? Неужели ненадежным, со сладковатым запашком гнили, как люди?
     -- По машинам! – скомандовал генерал.  На мою транспортировку брошены лучшие.  Самые испытанные и крепкие, давно потерявшие все, за что можно бояться. 
     Подхватили под руки, не ведут, а тащат к машине -- Клетке-На-Колесах.  В ней маленький отсек с пуленепробиваемым стеклом, решеткой и узкой жесткой тахтой, обитой черным дерматином.  За стеклом – ниша для охраны.