Повезет, вечером будет жарить шашлыки.  Эх, еще бы кетчуп с майонезом!
     — Зато сивуху пей не хочу! — снова усмехнулся Кирилл. 
     — Вот-вот! Как бы с этими зелеными алкашом не стать! Для нас с тобой их горючее отрава, а для них… горючее и есть!
     
     
     Самогон зелененькие точили с дерева без названия, добывая смолистый сок.  Дерево, не мучаясь изысками, так и назвали — камрад бодяжный.  Сначала как бы сладковатый пьянящий сок, а если упаривать на медленном огне, то из трубочки вытекал самый настоящий спирт, а на дне оставалась сладкая патока, которую использовали вместо сахара.  Не сказать, чтобы пили они много, пара глотков, но все же, чтобы наполнить фляжку, сока требовалось много, приходилось останавливаться и ждать, когда натечет.  Но не экономили, обрабатывая рану Кирилла — зажила она быстро, напоминая о себе лишь шрамом.  Гуманоиды то и дело прикладывали руку к ране, втирая сальные выделения, которые кроме всего прочего содержали какой-то природный универсальный антибиотик. 
     То, что они рассказали о себе, уложилось в голове, наверное, только у Машки.  Кирилл и Макс из всего этого поняли, что закрой зелененьких в закрытой банке — не пропадут.  Их кожа имела пигмент, подобный хлорофиллу, который усваивал углекислый газ, и вырабатывал кислород, регенерируя поврежденные клетки.  На свету в листве они были менее заметны, а в темноте бледнели.  Молодые гуманоиды имели окрас салатовый, старики с возрастом становились буровато-зелеными и желтоватым или с красноватым оттенком, как вся растительность по осени.  В организме их жила какая-то микроскопическая хрень, типа красных телец и лейкоцитов, усваивая тот самый углекислый газ и освобождая кислород.  Она-то и светилась, когда зелененькие были сильно перевозбуждены или чем-то взволнованы, и именно ее они подсеивали в рану, чтобы залечить ее. 
     И гордились, их симбиотический дружок пользовался в галактике огромной популярностью, как наилучший медицинский препарат от всех хворей.  В человеческом организме зелень в большинстве своем погибала, но что-то оставалось и дремало до тех пор, пока организм справлялся сам.  Но стоило попасть в то место, где начиналось омертвение ткани, как тут же брались за дело со знанием, образуя нечто вроде смолы, которая становилась тканью, в соответствии с генетическим кодом. 
     Их планета то и дело впадала из одной крайности в другую, вращаясь на орбите двойных звезд.  Теплокровным на их планете было просто не выжить.  То она оказывалась между двумя солнечными дисками, когда оставалось лишь затвердеть, как камень, и та самая микроскопическая хрень покрывала их толстым слоем цисты, обращая в броненосцев с естественной вентиляцией внутри организма.  Половина вод их океанов становилось паром, пересыхали реки и ручьи, а сами океаны кипели, разогретые до семидесяти градусов.  То до обеих звезд было так далеко, что оставалось впасть в спячку, как впадают в спячку лягушки, змеи, и прочие холоднокровные, температура понижалась до минус ста пятидесяти и больше.  Снежные зимы укрывали планету стометровым слоем снега, скрывая под собой самые высокие деревья и огромных животных, подобных стотонному маменхизавру.  У них даже рыбы умудрялись зарыться в песок куда поглубже, чтобы пережить тяжелые времена, закрываясь толстым слоем все той же цисты, или замерзала во льдах, не пугаясь, что ее раздавит или она как-то при этом пострадает.  Зато в периоды, когда планета была сбоку от звезды, или когда выпадал период, когда радиус ее был далеко от своей звезды, после того, как сходил снег, напитав землю влагой и оживив русла, все живое плодилось и размножалось в пышном великолепии, о котором другие планеты могли лишь мечтать. 
     И еще одна особенность — живность и растительность с их планеты легко приживалась в любом месте, не теряя своей жизнеспособности даже в открытом космосе, тогда как завезенная извне в естественных условиях вымирала в тот же год, который был равен примерно десяти земным годам.  А год их примерно разложился так — семь земных лет благоденствия, полтора года зимы и полтора года засухи. 
     Сами по себе зелененькие были всеядны, используя в пищу все, что имели под рукой.  Не боялись потерять конечность — калеками они оставались недолго.  Жили долго, но плодились редко, как, наверное, ни один другой вид.  Не принято было высиживать все яйца, только когда потомок становился совершенно взрослым и заводил семью.  Сначала женщина откладывала оплодотворенное яйцо с живым зародышем, в котором просматривались ручки и ножки, — само яйцо было очень тверды, разбить его было трудновато.  Отец и мать по очереди носили яйцо в сумке в течении их года, то есть десять земных лет, прививая зародышу с первых дней правильное мышление.  Следующий несколько лет заботливые родители обучали его всем премудростям выживания.  Еще столько же он постигал науки и философию, оставаясь при родителях.  И только через сто пятьдесят земных лет его считали совершеннолетним, когда он мог самостоятельно принимать решения, искать свою половину, чтобы их год быть с нею и заботиться, как о будущей спутнице на всю оставшуюся жизнь длиною в восемьдесят ихних лет, или восемьсот по-земному.  Умереть они не боялись, стариков провожали в последний путь с завистью и гордостью, а переселяясь в мир иной, словно выходили из темницы через открытую, наконец-то, дверь, считая, что вылупляются из яйца еще раз. 
     В общем, жили зелененькие в согласии с собой, с природой, с космосом и Богом, который рассматривал их истинными своими детьми, открываясь перед ними как Око недремлющее, всевидящее, питая их мудростью и наставлениями.  Поверить, что им по сто пятьдесят лет, или пятнадцать по ихнему, опять, смогла только Машка.  Судя по наивности и простодушию, с которым они смотрели на мир, жизни их никто не учил, или развитие шло каким-то другим заторможенным путем. 
     — Что ж вас сюда-то потянуло? — размечтался о долголетии Макс, исследуя занозу в пальце.  — Жили бы у себя в раю!
     — Ты не понимаешь, — покачали зелененькие головами.  — Природа человека так устроена, что он ищет и отдает.  Цивилизация — это не красивые дома напичканные техникой, а люди, которые испытывают потребность творить и делиться творениями с себе подобными.  Художник, который пишет картину порывом, не будет полностью удовлетворен, если оставит ее себе.  И поэт, и изобретатель.  И нам, построившим свою цивилизацию, как художнику, для полного удовлетворения хочется дарить ее вселенной.  Мы отдаем и получаем, рассматривая другие цивилизации, как творения искусства.  Но чтобы понять творение иного разума и оценить по достоинству, нужно научиться чувствовать глубину и красоту так же, как те, что ее построили.  Мы коллекционируем цивилизации, собирая их достижения.  Но одно дело смотреть на заставшее творение, а другое видеть, как она живет, дышит, поднимается и падает, и эпохи сменяют одна другую. 
     Крыть было нечем.  При своем простодушии зеленый народец обладал какой-то своей особенной философией, глубину которой почувствовал даже Макс, не испытывающий в ней потребности.  Наверное, такой взгляд был правильным, но мысли землян не привыкли летать так высоко.  В самой постановке ответа вроде бы ничего нового, но не часть тебя, и хоть ты тресни.  Хотя… Если раньше казалось, что стоит выйти в гуманоиды, как вот они — широкие перспективы.  Но после бесед с зелененькими все трое вдруг почувствовали какую-то ответственность. 
     Оказывается, чтобы прилететь на какую-то обитаемую планету, кроме прививок требовалось разрешение.  Получить его можно было лишь после сдачи экзамена по культуре и праву.  Само разрешение проставлялось в специальном паспорте, который должен был иметь всякий, собирающийся куда-то лететь.  Каждая планета жила своей особенной жизнью, стараясь сохранить индивидуальность, чтобы оставаться интересной для галактики.  Земля, и еще сотня подобных ей закрытых планет, пользовались особой обратной популярностью — как не надо жить.  Весь мир, миллионы лет бороздивший просторы космоса, дивился стремлению землян выйти в этот самый космос, после того, как отказался радоваться ему, как все нормальные абстрактномыслящие.  И весь мир, живя в согласии с Законом, пытался понять, откуда у землян такая идея-фикс построить светлое радостное будущее для всех и для каждого, после того, как сам закон мирового порядка, и тот, кто его установил, были объявлены вне закона.  И вся галактика даже находила забавной веру в победу над демонами, которые туго набивались в информационное поле человека, так что находиться рядом с ним не было никакой возможности — заражались на телепатическом уровне всеми ужасами, которые хранились в подсознании человека.  Выходить из корабля без скафандра и подавляющего активность мозга оборудования запрещалось всем без исключения, кроме тех землян, которые вышли из народа. 
     — Значит, Страж был прав, — помянул кота Кирилл.  — Он то же самое сказал. 
     — Ну, понятно, — согласился Макс.