Он, наверное, почувствовал облегчение.  Что он мог сказать?! Разве что отнять последнюю надежду.  Хотя… Бабушка рассказывала, что до революции в общем-то неплохо жили.  Власти в тайгу нечасто заглядывали, разве что за рекрутами и за налогами, но у каждого на тот случай имелись и погреба тайные, и заимки. 
     — Пожить еще немного, а там и умереть не жалко! — тяжело вздохнул плененный богатырь. 
     Кирилл насторожился, когда в руке его, словно по волшебству, появился остро отточенный металлический стержень.  Богатырь исподлобья глянул на охрану, перемигнувшись с одним из тех, кто шел впереди.  Тот негромко свистнул — и свист передали по рядам, но незаметно, больше толкая друг друга в спину. 
     — Все это нам и волхвы предсказывали, — усмехнулся богатырь, когда веревка в одно мгновение была перерезана немым, а у немого богатырем.  — Хорошо, это когда я вернусь с сыном с поля своего, мимо мельницы, и не пешим, а на возе сена для коровы, а у ограды жена с дитем встречает с крынкой кваса холодного или молока поверху с хрустящей горбушкой хлеба, еще теплого, — помечтал он, передавая заточку впереди идущим.  — А на заборе полотно белое льняное, на новый сарафан… И поведет она меня к колодцу, и польет на руки, чтобы умыться.  А дом у меня теплый, большой, чтобы и батюшке с матушкой не тесно, и сынке с жинкой.  А на масленицу блины со сметаной и пироги… с черемухой, с рябиной, с малиной и морошкой, медовуха сладкая, — богатырь взглянул на Кирилла со смехом.  — А у соседей все тоже ладно да складно. . . 
     — Нет, так не будет, — обрадовался Кирилл, сообразив, что люди готовятся к побегу.  Теперь и его руки были свободные, а сам он внезапно почувствовал безудержную радость.  — Вернее, будет, но не у всех.  А за Уралом, за горами, крепостного права не было, — подсказал он.  — И под монголо-татарами были недолго — один век, который не поминали особо… Там, где тайга! И вера ваша колдунами сохранится, только без знаний, их станут экстрасенсами называть и целителями. 
     — Да-а?! — живо заинтересовались все, кто мог услышать его.  — Ну, целители, это понятно…
     
     
     Никто про крепостное право там не помнил.  Вера была своя, называли они себя староверы.  Или кержаки, сохранив название своей народности с того времени, как перешли реку Кержу.  Мать тоже считала себя кержачкой, хоть и заходила иногда в церковь, чтобы купить восковые свечи, которые ставила перед бабушкиной отлитой из меди иконой, наказав похоронить по старообрядческому ритуалу — гроб простой, без гвоздей, на липовых веревках, а надгробие столбик с одной перекладиной, не тяжелый, чтобы можно было из-под земли выйти.  Объединившись с языческими колдунами, кержаки чужих не жаловали, надолго оборвав всякие связи с миром.  Колдунов побаивались, но прислушивались, о каждом слагая на два и три поколения легенды.  Кержаков тоже не любили, пуская разные страшные слухи.  Многие из них, живя на границе Удмуртии, которая отделяла их от внешнего мира, даже не удосужились выучить удмуртский язык, и долго хранили свою письменность и книги.  У бабушки были такие, с буквами, которые использовались самими колдунами, сохранившими знания своей древней письменности.  Буквы и в самом деле чем-то напоминали греческие, или ему это только так показалось — был он маленький, и та письменность была для него чудной и диковатой — кружочки, ножницы, палочки…
     Нововеров не пускали и никому ничего не платили, собираясь друг у друга и во всем соблюдая сдержанность и простоту.  Церкви не строили, а если кто строил, то стояли они недолго, сгорая дотла в пожарах.  А в это время старообрядческие бабки бегали вокруг с яйцом, снимая с того места порчу… Посуда у бабушки была своя — «посудная», обязательно помытая на колодце и в печи прокаленная.  Даже Кириллу запрещалось трогать ее руками.  На моление приходили с нею и обязательно держали при себе. 
     Раньше Кирилл не задумывался о столь странном поведении, но теперь не сомневался, что война была самая настоящая, и чтобы загнать людей в церкви и заставить платить, в ход шли все средства.  Не иначе, перед крещением, в стародавние времена Русь пережила какую-то болезнь, которая приходила к человеку с едой, или их пытались травить, чтобы отвадить от своей веры и заставить креститься по-новому.  Молиться в основном приходили лишь бабушки, которые готовились умереть.  Остальные жили себе и жили, справляя и христианские, и языческие праздники.  И колядовали, и чертей слушать ходили на росстань, и папоротник цветущий искали, и верили, что только колдуну под силу крепкую семью создать.  Вместо икон использовали отлитые из меди кресты с ликами, молились перстом, как спаситель, а подавали не в казну, а всем — и Кириллу доставалось от бабушек и не раз, и не два.  И поэтому, когда шло моление, мальцы обязательно сбегались со всей деревни и терпеливо дожидались своего часа.  Мать после бабушкиной смерти раздавала приготовленные отрезы и металлические деньги, на которые обязательно выменивались бумажные, по деревням. 
     В чужой деревне, пока ждали, когда соберутся на моление, их с матерью встретили, накормили, уложили спать в отдельном доме, разрешив закрыться изнутри.  Сами староверы никогда не ложились спать в доме, в котором были чужие.  Теперь Кирилл понимал почему. 
     
     
     — Правильно! — спохватился грамотный балагур, повеселев еще больше, словно на него снизошло озарение.  — Не надо городами.  Города их прежде всего интересуют! Рассеяться.  А пока одну деревню жгут, вторая беду-то по дыму определит! Дворов, эдак, двадцать, чтобы мельницу на всех, дом в помощь, коров вместе пасти… И защищаться. 
     — Ну, примерно так оно и было, — кивнул Кирилл, задумавшись и вспоминая предуральские деревни, взглянув на богатыря и стариков с надеждой, которая, наверное, сейчас светилась в глазах у каждого пленника. 
     — А я тоже в церкви был, — признался молчаливый паренек, осмелев и улыбнувшись Кириллу.  — Там как в княжеских палатах.  Тепло, воском пахнет, все или из золота, или из серебра, одежды у них дорогие. 
     Раздалось несколько смешков, на парня рядом со стариком смотрели не то с одобрением, не то с удивлением, предполагая спор.  И не ошиблись. 
     — Да нешто в церкви красота должна быть? — сердито изумился старик.  — В человеке чистота и красота должна быть.  Человек — Храм Богу.  На святых местах церкви строят да людей хоронят.  Мы там лечились, берегли их.  Что за вера такая, чтобы как упыри, на костях, на кладбищах молиться? Разве что мертвецу… — он покачал головой. 
     — Так упыри и есть, кровь пьют, поливая грязью ближнего своего, — заметил второй старик.  — Да не грех ли, крест на себя накладывать? От креста Род избавлял нас, креста учил бояться, кругом сварожьим защищаться и от шила, и от мыла.  Сохрани нас Род, помилуй детей наших! Вот убьют тебя, где твоя церковь?! Далеко! А Перун и Валес, — он кивнул на хвойные разлапистые деревья по левую и по правую сторону, — здесь они, под каждым кустом укроют, и пылью в глаза обман наложат, если встанут на твою сторону.  Беги к ним, слушай их, зыркай по сторонам!
     — Ну, будет вам пацана пугать… — оглянулся богатырь.  — Поживем еще…
     — Берегись! — крикнули ему сзади. 
     Прямо за спиной, заметив, что старик поднимает руки, охранник размахнулся для удара.  Но старика, на которого Кирилл и не подумал бы, словно подменили, теперь глаза его были еще пронзительные, чем у его старого друга, который положил руку на его плечо, встречая неприятеля.