Подбросил несколько сухих березовых поленьев в камин, бросил бересту и поджег.  Огонь весело побежал по поленьям, заражая своей беззаботностью.  К счастью, печь не дымила, а нагревалась быстро. 
     Он огляделся.  В предбаннике, наверное, поместится и кровать, и стол, и холодильник. . . 
     От старых хозяев здесь осталась кушетка для массажа и диванчики вдоль стены, обитые дерматином, узорный шкаф, в котором, по-видимому, хранили посуду и напитки.  Утепленная покатая крыша служила потолком, так что предбанник был как большая комната с одним окном на огород.  Два других отделения от крыши отделял чердак и утепленный потолок.  Кирилл заглянул и туда.  На полу чердака валялось много сухих листьев от банных веников, для которых были приготовлены три поперечных шеста, на которых все еще висели веники. 
     Кирилл заметил, что бачок под воду совсем пуст, а помыться с дороги им не мешало.  Он тут же нашел пару ведер, оставленных старыми хозяевами, наносил с колодца воды. 
     Пока он носил воду, поленья почти прогорели.  Подбросил еще охапку дров, прикрыв камин чугунной заслонкой, что открывалась и закрывалась на две створки в разные стороны.  Потом вынес бутылки, подмел чердак, собрав сухие листья, бросил в каминную печь.  После этого занялся разбором вещей: выбрал постельное белье, одеяла и матрасы — сложил отдельно, собрал одежду, аккуратно развесив на шестах для веников.  Всю прочую мелочевку: книги, игрушки, шкатулки, которые не влезли на чердак, сложил в пространстве между сараем и баней.  Выбрал посуду, которая могла им пригодиться, разложив в шкафу, остальную оставил там же, куда складывал ненужные вещи. 
     Работал он с тяжелым сердцем, без конца вспоминая свою прошлую жизнь, пытаясь понять, как это все с ними произошло — и не мог.  Не было этому объяснения.  Наконец, мать позвала его.  Она принесла стол и стулья, постелила скатерть и прибрала.  Стало уютно.  От печи шло тепло.  Мать поинтересовалась, чем он занимался, но когда он начал рассказывать, заметил, что почти не слушает его.  Она молча разложила в тарелки макароны и колбасу.  Не разговаривая друг с другом, сели за стол.  Некоторое время дружно ели. 
     — Кирюш, я что-то переживаю за Александра.  Не мог он совсем исчезнуть, даже не предупредив.  И телефон не отвечает.  Может, по дороге что случилось? Не в себе был, знаешь, мог в аварию попасть. 
     — Мам, ну ты хоть сейчас его не оправдывай! Что с ним может случиться, — Кирилл почувствовал, как в нем закипает возмущение, Мать жалела человека, который просто выкинул их на улицу, как щенят.  — Наслаждается, что нас нет.  Это все из-за него, все! Ненавижу его!
     Кирилл отвернулся, размазывая по лицу тыльной стороной ладони увлажнившиеся глаза. 
     — Кирюша, не смей так говорить! — прикрикнула на него мать, съежившись, опустив плечи.  — Если что-то случится, ты об этом очень сильно пожалеешь!
     — Мы с тобой сидим, как два дурака, а они смеются над нами! — фыркнул Кирилл, бросая ложку.  — Они же нас за скотину не считают.  Мама, ну ты представляешь, они сидят в нашей квартире… Там, где мы сидели с папой, ходят по полу, по которому он катал меня на спине… Или жрут блины у тещи и радуются, что Ирка теперь пристроена. 
     — Бывает, что люди переезжают, — ровным голосом заметила мать. 
     — Они разговаривать с нами не хотят! — рассмеялся Кирилл.  — Зачем ты квартиру ему разрешила продать? Ну и пусть бы убили его! — обвинил он мать.  — Он нам даже про дом наврал, будто ездил его смотреть! Он не смотрел, даже не знал, где он находится! — вспомнил Кирилл.  — А говорил: ой, дом в Черемушках, пригород, на землю новую квартиру купим, рассказывал сказки — все классно, замечательно, здорово, а где, покажи?! — Кирилл скрипнул зубами, сжимая вилку до боли в суставах.  — Если бы тут не нужен был врач, кто бы нам помог?! — попытался он ее образумить.  — Слышала, что Матвей Васильевич сказал? Мы не первые! А представь, если бы нас привезли в полуразрушенный и заколоченный дом, мимо которых проезжали?! Наверное, просто испугались, что ты подашь в суд.  Все же, не просто какая-то работяга…
     Кирилл отрешенно уставился в тарелку, не замечая ее, с ужасом думая о том, что все могло быть много хуже. 
     — Тех, кто может подать в суд, обычно убивают, — согласно кивнула мать, словно опять прочитав его мысли.  — Да, мы могли оказаться в еще худшем положении.  Если честно, я даже не представляла себе, как это все могло быть.  Тут представила, когда мы мимо проезжали.  И все же… Знаешь, Кирюш, — она ненадолго задумалась.  — А я рада, сама бы я никогда не решилась.  И пусть он предал нас, но зла не держу.  И ты не держи. 
     — Я не хочу больше о Сашке говорить, он мне не брат! — отрезал Кирилл.  — Я вырасту, заработаю много денег, и киллера найму, что бы его убили! Папа ему фирму для нас оставил, а он нас обворовал! Я его ненавижу! Ненавижу! — Кирилл вдруг почувствовал, что ему становится легче.  Боль, которую он держал в себе, выходила наружу с его высказанной ненавистью.  — Ты как Сашка, он не помнит про нас, а ты все плохое пытаешься забыть.  Ну, вспомни, вспомни, он же бил тебя! Я видел, как он таскал тебя за волосы, в лицо плевал, как бросил в прихожей головой о стену! И пусть убьют его! Или ты хочешь, чтобы он еще тут нас изводил?! Да пусть он сдохнет! Сдохнет, как тварь подзаборная! Сволочь он, ненавижу!
     Кирилл вскочил, нервно подойдя к окну.  Уперевшись рукой в косяк, уставился в непроницаемую темноту за окном.  Его трясло, руки его дрожали, слезы бежали сами собой — и он ничего не мог с собой поделать.  Его вдруг охватила глухая ярость.  Мать оставила еду, погладила сзади по волосам, чтобы успокоить, но Кирилл отмахнулся.  Тогда она с силой схватила его руку и прижала к себе, не давая вырваться, прижимая к стене своим телом. 
     — Кирюша, сейчас же замолчи! Слышишь! — она говорила горячо и в самое ухо, погрозив пальцем перед лицом.  — Люди иногда болеют.  Может быть, у него травма, о которой мы не знаем? Может, загипнотизировали его! Разобраться надо! А кто ему поможет, кроме нас? Ну, все! Все! Все!… — мать держала его и гладила по голове, не давая вырваться.