— В последнее время часто голова болит.  Я старюсь об Ирине не думать, но при ней такого не бывает.  Вы хоть и не принимаете ее, пусть она обманщица, стерва, но мне с ней хорошо было.  И сейчас хорошо, когда думаю о ней.  Когда уж вы это поймете?! — Александр затравлено уставился в пространство.  — Неужели же при плохом человеке можно выздоравливать?
     — Теперь я понимаю, почему его выставили из института, — опешила мать. 
     — Можно, Александр, можно! Так оно и бывает, — усмехнулся Матвей.  — С чего ты заболел-то? И с чего вдруг твоя болезнь стала настраиваться на определенного человека? Болезнь она или есть, или ее нет.  Саша, речь не о твоей бывшей невесте, о тебе! Бывшая, потому что ты им больше не нужен.  С нами тут ни с кем не поделились, ни со Славиком, ни с его сестрой, ни с тем парнем, который прожил здесь полгода и уехал.  Мы даже не знаем где он и что с ним.  И тоже грезил.  Авдотья сама его поднимала, он первый был.  Она тогда еще живая была, так что повезло ему.  Он второй раз ума лишился, когда она его в чувство привела, да и увидел, что в землянке живет, — Матвей говорил уже спокойно, без насмешки и с некоторой иронией.  — Пойдем Славик, пойдем, я работу тебе дам, будешь мусор в машину носить. 
     Матвей Васильевич и Слава ушли.  Мать нервно мерила шагами комнату, заложив руки за спину. 
     — Мы лишь попросили тебя посчитать! Твои навыки нам бы очень пригодились.  Если хочешь жить там — живи! Но помоги хотя бы обустроиться! — попросила она.  — Ведь люди работают! — мать немного успокоилась.  — Шла вечером, со мной здороваются, узнают уже.  Я не собираюсь никому портить жизнь и пить кровь, ты взрослый человек, но есть еще Кирилл.  Поэтому, Сашенька, напрягись, вспомни, пожалуйста, как расчеты делаются, у нас дома этим занимался ты! — и неожиданно для Кирилла, предложила Александру: — Давай-ка я тебе голову помассирую!
     — Зачем? — удивился Александр, подозрительно взглянув на мать, слегка от нее отстранившись.  — Не надо, пройдет. 
     — Раньше тебе это нравилось, помогало сосредоточиться, — не моргнув глазом, уверенно и твердо солгала мать, глядя Александру прямо в глаза. 
     Кирилл согласно кивнул, поддерживая мать. 
     — Мам, да нет у меня ничего! — усмехнулся Александр.  — Мало ли кто ему голову пробил.  Ну, хорошо, — согласился он, раздражаясь.  — Помассируй, раз помогает!
     Кирилл не стал смотреть, как мать устраивает брату осмотр.  Он видел, как ловкие руки матери прощупывают каждый миллиметр головы Александра.  Он никогда не видел, что бы мать массировала голову Александра раньше, в крайнем случае, гладила — и то, что брат отодвинулся, говорило лишь о том, что он что-то да помнил, память его как-то выборочно, но работала.  И предстояло выяснить, насколько это серьезно.  Сам Александр оценить ущерб, похоже, был не в состоянии, его память перестала быть многофункциональной, а он этого даже не заметил, катился и катился в яму, закрывая для себя все пути, чтобы снова подняться. 
     Когда Кирилл вернулся, осмотр уже закончился.  Александр спал, подогнув под себя колени.  Мать взяла сумку, бросив туда документы и ключи от машины, жестом позвала Кирилла на улицу. 
     Он взял портфель, вышел следом. 
     
     
     По дороге Кирилл заметил, что мать дрожит.  Он шла быстрыми шагами, не оглядываясь и не дожидаясь его.  Он не успевал за нею, ему то и дело приходилось бежать. 
     Наконец, он не выдержал:
     — Мам, ну может, ты скажешь, что там у Сашки? Ты что-то нашла у него?
     — М-м-м… — она поджала губы.  — В том, что у него черепно-мозговая травма, я уже не сомневаюсь.  Такие последствия и бывают.  Но не могу вспомнить, когда это могло случиться.  Он не падал, не дрался, не приходил с синяками…
     — Ты что-то нашла? — остановился Кирилл, схватив ее за рукав и развернув к себе. 
     — Нет, ничего подобного, как у Славы нет, но я не уверена, нужно делать обследование.  Но есть нечто, похожее на укол, чуть выше переносицы.  Возможно, ему что-то влили, — она ткнула пальцем себе в лоб. 
     — Тьфу, тьфу, тьфу! — переплюнул Кирилл.  — Не показывай на себе. 
      — Осталось воспаление и припухлость, — мать пошла тише, задумавшись.  — Видимо позавчера.  Он когда приехал, начал доказывать, что задержался всего на один день, а его не было… два дня и три ночи!
     — А зачем? — Кирилл пытался сообразить, зачем это кому-то понадобилось. 
     — Понимаешь… — она остановилась, уставившись под ноги.  — Для некоторого кодирования, чтобы его нельзя было снять, применяют сильную боль, которая к тому времени, когда он встанет, проходит.  Они же знают, что я врач, и мне не трудно вернуть его в нормальное состояние.  В смысле, объяснить, насколько он здоров или болен.  В этой области я для него непререкаемый авторитет.  И все же… Боже, зачем мы его оставили?! Как я могла этого не понять, не заметить, думать, будто все хорошо, и что мой сын просто влюбился не в того человека?!
     Затравленный взгляд матери смотрел в пространство перед собой, не замечая, что происходит вокруг, Кирилл едва успел оттащить ее в сторону, когда по дороге к их дому проехал еще один груженый древесиной и паклей КАМАЗ.  Вчера дядя Матвей снимал мерки для надстройки и звонил кому-то на лесопилке, заказывая пронумеровать брус для сборки. 
     — Мам, на нас люди смотрят.  Давай, отойдем, а то ты как маленькая топчешься.  Ты ж не просто так, ты главный врач! — напомнил Кирилл.  — Кстати, ты заметила, ты почти не кашляла утром!
     — Я принимаю еще одно лекарство, — улыбнулась мать.  — Артур Генрихович посоветовал, им из Германии прислали.  В больнице лекарство нашла, импортный антибиотик.  Я подумала, что на бронхиальную астму наложилась какая-то инфекция.  Есть много неоткрытой заразы.