Ему было около тридцати, худой, с подвижными чертами лица — он все время старался выглянуть из-за спин, чтобы видеть, что твориться впереди, вытягивая голову.  И улыбался, не загружаясь, куда его ведут и зачем.  Рядом с балагуром шел парнишка, наверное, одного с Кириллом возраста, вряд ли ему исполнилось шестнадцать.  Совсем юнец, с нежной кожей, по детски припухлыми чертами, испуганный, озирающийся по сторонам, держась немного в стороне, ближе к статной женщине со спутанными волосами и в рваном сарафане, которая выступала широким твердым шагом, иногда что-то подсказывая пареньку.  За ними шли еще луди, но рассмотреть их как следует не получалось, лица многих ничего не выражали, кроме отчаяния и глухой тоски.  Большинство из них смотрели под ноги, не поднимая глаз, лишь изредка зыркали по сторонам, заслышав топот лошадей. 
     — А ты отколь знаешь? — недоверчиво проворчал высокий старик к балагуру, который до этого с подозрением рассматривал Кирилла.  — Языком чесать надо к месту. 
     — Я с такой мутью не выжил бы, — с досадой произнес балагур.  — Муть ихнюю с себя полгода снимал.  Избави вас Боженька от такой тьмы! Молитвослов евангельский теперича от корки до корки разобрал.  Греческий-то я уразумею, был я у них.  Не марал, погань, руки, спускают мертвечину на людей — и люди сами все добро отдают, слезами обливают и ноги маслом умасливают, а те сидят и считают, не положил ли краюхи хлеба за пазуху.  Чтобы я так жил! — произнес он на распев и с акцентом, определенно кого-то копируя.  — Болезные оне, им чертовщина примерещилась, а оне и рады.  Павлик их, который явление Божьего Сына узрел, по всему свету рыскал в поисках достатка боголюбам. 
     — Они не на всякую чертовщину крестятся, только на противную, которая зубы скалит, а если заговаривает, привечают, — прилетело откуда-то спереди с насмешкой. 
     — Во-во! — обрадовался балагур проявленному интересу. 
     Видимо, от тяжелой дороги устали все.  Или всем уже было все равно, услышат их, не услышат, и что с ними будет.  Люди как-то сразу оживились, посматривая через плечо, кто с надеждой, кто со страхом.  Кто-то пересилил себя и зашагал бодрее. 
     — Дык че?! И отдают! — рассмеялись за три ряда впереди, не обернувшись.  — И приписываются к крепости под княженьку ихнего.  Раньше вся земля наша была, где хотел, там и селился, а теперь уже и не наша, под боярами да церквями.  Бабам черненьких да рыженьких рожать уже не в диковинку!
     — А нас не спрашивают! — вскинулась женщина, хмуро глянув исподлобья. 
     — Подожди миленькая, я тебе орудие их на блюде поднесу, если до Бога достану! — с болезненным сочувствием бросил женщине через плечо мужчина, который шел перед Кириллом. 
     — Это ж каким окаянным гадом надо быть, чтобы свое же дите на петле подвесить да псом назвать?! — покачал головой еще один. 
     — Эка невидаль! — усмехнулся сквозь зубы грамотный балагур, ядовито посматривая на охранников, которые закусывали на ходу хлебом и вареными яйцами, доставая из сумы на седлах.  — Спаситель ихний племяша, Иоанна Марка — четырнадцать пацаненку не исполнилось, — брал с собой в постель, верша по ночам таинства.  И то его, а то Марию Магдалину.  Лобзал его как бабу принародно, а тот не противился, припадал на грудь без стеснения.  И преподносят свету белому, как великое деяние! А вы говорите, псом называют… Да нешто под шилом кто думает?!
     — Тьфу! Срамота! — передернулся один из стариков, плюнув под ноги.  — Да куда он его, в отхожее место?!
     — Народ мудростью не обижен: поп — заднее место и есть.  Попа Дьявола! — снова усмехнулись впереди.  — Туды и имеют, а дьякон — начало попы Дьявола.  Во, куды метят!
     — А попадья — попа попы Дьявола, — усмехнулся парень, который шел рядом. 
     На последнее высказывание заулыбались.  Обстановка разрядилась, дальше пошли веселее.  Значит, к разговору прислушивались. 
     — Че, прямо так и лобзались? Как мужик с бабой? — заинтересовались впереди с изумлением.  — И прямо в постель брал?!
     — Лобзались-то они все, это у них в порядке вещей, — подтвердил балагур, смачно отхаркнув и сплюнув.  — Святым они его называют, святое лобзание любви.  Вместо приветствия.  Так Иуда поцеловал Иисуса в уста, когда брали его.  И когда сидел он у Симона со своею бандою, в упрек поставил, мол, не дал ты мне целования, слезами не оттер и маслом ноги не смазал.  Сам-то он плотник, да видно руки не из того места выросли, на язык да на темные дела проворнее оказался.  От отца отказался, пусть не родной, но кормил, поил. 
     — А чей же он? — из передних рядов вышел мужчина лет сорока, пропуская людей вперед и пристраиваясь к балагуру с повышенным интересом. 
     — Зачат Духом Святым, — усмехнулся балагур.  — Непорочно!
     — А как? Без мужа родить — это самый порок и есть! — не поверил мужчина.  — А при муже — дело богоугодное! Жинку не забавы ради берут!
     — Ну, где ж это видано, чтобы мыслью или чертом дите зачиналось?! — рассмеялся балагур.  — Матушка его с сестрою жила у дяди при монастыре.  Священники у них часто руки на людей налагали, закрывая в темницу — это у них вместо наказания было, а после отпускали.  Не станет же первосвященник на посмешище себя выставлять! Придавили голову некому Иосифу, да и поставили в известность: мол, снизошел, оплодотворил.  С пузом и просватали.  Сынка, понятное дело, учил уму-разуму, не хуже папашки настропалился чертями заведовать. 
     — И поверил?! — не поверили впереди, оборачиваясь. 
     — Выставляли Иосифа дураком до конца дней.  А дурак и был… Четыре сына у него было после, Иаков, Иосий, Симон и Иуда.  И сестры, две упоминаются, Мария и Соломея, да еще сестра матери его.  Так и у матери у его, у Марии, и сестер Мариями звали… Одну за Иосифа отдали, одну за Пропопа, одну за Клеопа… Иуда Фаддей Левий двоюродный брат ихнего Спасителя, сын Клеопы и Марии Клеоповой, которая при гробе стояла.  Иоанном, племяшом, названа сестрой матери Иисуса.  А младшенькую, дочь Марии и Иосифа, за Заведея.  Двое апостолов, Иоанн и Иаков — племянники, один, Иуда — двоюродный брат.  Симон Петр, которого ставили «камнем», когда Иисус в землю плевал и борением глаза мазал, родной брат.  Называл он его Ионин, что, мол, ты сын Ионы пророка, который Ниневии смерти требовал.  Андрей — сводник Симона Петра, женат был на сестре его.  Андрею-то он не доверял, троих брал на все непотребства.  Лишь однажды Андрею на откровенной беседе удалось присутствовать, когда грозил, что, мол, так и будет, как живем, когда придет.