По ночам я брожу по безбрежной, как море Казани.  Собираю баночки из-под пива, пустые бутылки и так… А потом их сдаю.  Ровно в девять утра, на Большой Красной открывается пункт по приёму цветмета и прочих отходов.  Так, что денег на жизнь мне хватает вполне.  Иногда получается даже откладывать.  Вчера, например, этот спирт.  Для тебя. 
     
     - Для меня? – Перебил я её. 
     
     Но она не услышала.  Значит, не время. 
     
     - По утрам, - говорила Олеся, - сразу после Большой Красной и «шопинга» я всегда возвращаюсь домой.  Днём я сплю, я ни с кем не общаюсь.  У меня нет друзей, только Бог.  Вечерами молюсь.  У меня есть священные книги, там написано, как… Обычно, я никогда не молюсь за себя, я молюсь за других.  Прошу Бога о том, чтобы Он простил всех.  Всех людей, они злы.  Сами делают Ад из того, где живут.  Боже, Господи, только Ты знаешь, как мне за них больно! Можно жить по-другому, они не хотят.  Они долбят свои кирпичи и, наверное, будут долбить ещё тысячу лет.  А вчера… Вчера сделалось чудо.  Днём я видела сон.  Знаешь, мне снился… Ты! И стемнело.  Когда я проснулась, впервые за всю свою жизнь попросила у Бога о личном.  Я просила о том, чтобы сон этот сбылся.  И тогда, прямо здесь, прямо здесь, где сейчас Роберт Майлс, я увидела ангела… Ангел мне ничего не сказал, только я поняла, что Господь наконец-то услышал меня.  У меня будешь ты.  Я спасусь! Это знак.  Вот и всё… Ночью я не пошла на работу.  Я… Ходила за спиртом, лимоном, тушёнкой… И… За тобой! И теперь… Ты всё знаешь, родной! Можешь делать, что хочешь, я вся для тебя.  Ничего не бывает случайно. 
     
     Магнитофон замолчал.  Свет погас.  Мы остались втроём с подземельем.  Стало слышно, как ветер уныло гудит наверху, как вода разъедает незримые трубы канализационного люка, - злые крысы шуршат где-то рядом.  Шепчут что-то о нас… Строят планы… Считают крысиные карты подземного царства, делят, твари, заблудшие души по местным, суровым, крысиным законам.  Очевидно, у них есть свои «кирпичи». 
     
     - Что ты чувствуешь, милый? Ты хочешь меня? – Спросила Олеся.  – И тело её засветилось неведомым жутким сиянием, полупрозрачным, как светятся призраки в чёрной ночи.  Я почувствовал, как с её плеч сполз махровый халат, шлёпнулся на пол, словно пропал в преисподней… - Ты чего-то боишься, родной? Что тревожит тебя?
     
     - Может быть… Это грех?
     
     - Во что веришь, любимый?
     
     - В Христа.  Это традиционно. 
     
     - Традиционным не может быть то, что навязано людям насильственным методом. 
     
     -Что ты имеешь в виду?
     
     -Я? Владимира.  Красное Солнышко.  Он до сих пор гонит стадо к реке. 
     
     …Её губы открылись мне для поцелуя.  Они были девственны, словно молочные губы младенца, нежны и прекрасны, как майская ночь, и безгрешны, - в любви нет греха.  Потому, что любовь – это Бог.  Бог… И мы слились с ним так, как сливаются ангелы с ветром порока в сердцах, обезумевших от Его близости, как от огня.  Ибо сердце без пламени – прах.  Только я видел истину в прахе в тот миг.  Так как «прах мы, и в прах возвратимся».  Всё просто, - ничто не бывает таким, как оно должно быть. 
     
     Я проснулся лишь в полдень.  Олеся готовила завтрак.  Горел сказочный, мягкий, магический свет. 
     
     - Здравствуй, милый, - сказала она.  – Знаешь, ты был прекрасен сегодня.  Спасибо, любимый! Любимый… Я очень люблю тебя, Петя. 
     
     - Я счастлив, родная! Малышка, скажи, ты поедешь сегодня со мной?
     
     - В Чистополь?
     
     - Навсегда…
     
     Она села ко мне на постель, провела рукой мне по голове и ответила нежно, и в тот же момент очень строго, задиристо:
     
     - Нет. 
     
     - Чёрт возьми, почему?
     
     - Ночь – всегда, как гипноз, - объяснила спокойно Олеся.  – Ночью мы не всегда адекватны.  Плюс водка.  Плюс люк.  Знаешь, не горячись.  Давай сделаем так: ты поедешь сегодня домой на такси.  У меня есть немножечко денег.  Отдохнёшь.  Всё обдумаешь, взвесишь… Один.  Дома.