Ты останавливаешься в незнакомом городе за тысячи километров от своего дома.  Заказываешь у официантки кофе и гамбургер.  Она смотрит на тебя и спрашивает о твоих планах на вечер.  Ты говоришь, что вечером тебя здесь уже не будет.  А она говорит, что ты мог бы задержаться на ночь.  Постельное белье пахнет лавандой.  Вы лежите в кровати и пускаете к потолку кольца сигаретного дыма.  Сквозь грязное окно видно полную луну кувшиночного цвета.  Бледные облака плывут по небу.  Ребенок в соседней комнате просыпается и начинает плакать.  Официантка уходит его успокоить.  Встаешь с кровати и одеваешься.  К черту прощания.  Скрипит дверь.  Будущего нет.  Прошлого нет.  Ты идешь по улице и думаешь о смерти.  Двенадцать способов убить себя.  Двенадцать надежд, рожденных безнадегой.  Плачь.  Он заставляет тебя остановиться.  Детский плачь.  Здесь.  В эту ночь.  Среди мусорных контейнеров и запахов протухшей рыбы.  Ребенок.  Младенец.  Кто-то выбросил его, не потрудившись даже перевязать пуповину.  Ты смотришь по сторонам, пытаясь отыскать его мать.  Но ее нет.  Черт! Снимаешь куртку и заворачиваешь в нее младенца.  Он спит на заднем сиденье твоей машины, а ты ищешь какой-нибудь монастырь или церковь.  Заводишь мотор.  Едешь.  Стучишь в дверь.  Теперь положить ребенка на ступени и уйти.  Но ты не уходишь.  Что, если никто не откроет? Что если никто не заметит спящего ребенка, и он умрет здесь, в эту ночь от холода или от зубов бродячих собак? Скрипят петли.  Лысеющий священник смотрит на тебя, а ты все еще держишь младенца в руках и не можешь отдать.  Помнишь свой сон? Помнишь коридор, медсестер и лето за окном? Вы проходите в монастырь.  Священник заваривает чай.  Ты говоришь, почему ты здесь, а он говорит, что понимает твое желание избавиться от ребенка.  Нет, говоришь ты, не понимаете.  И рассказываешь ему историю своей жизни.  «Из меня получится плохой отец, отче», – говоришь ты, закуривая сигарету.  А священник говорит, что прощает тебе твои грехи.  Говорит, что господь любит тебя и дал тебе второй шанс, чтобы изменить свою жизнь.  И ты плачешь.  Плачешь, потому что в этом действительно есть смысл.  Плачешь, потому что монашка дает тебе вымытого, завернутого в пеленки ребенка, который жив благодаря тебе.  Он спит, а ты чувствуешь на своем лице его дыхание.  Чувствуешь и понимаешь, что не сможешь оставить его.  Никогда.  Страх.  Ты поднимаешь глаза на священника и спрашиваешь, куда вам теперь идти.  А он сжимает твое плечо и говорит, что покажет путь.  И ты веришь ему.  И страха нет…
     
     ***
     
     Левий замолчал.  Ветер, врываясь в открытое окно старенького седана, трепал его седеющие волосы.  Джордан.  Он сидел рядом, бездумно наблюдая за монотонностью кукурузных полей вдоль дороги.  Тишина.  Сейчас она была куда полезнее, чем тысячи ненужных слов.  Мили.  Спидометр накручивал их, сжирая дорожное полотно, оставляя на нем частички резины и память о пройденном пути в виде сменившихся цифр на одометре.  Горный тоннель.  Левий остановился в технической зоне и включил аварийные огни.  Старые пружины багажника скрипнули.  Два букета живых цветов.  Четное число.