- Давно?
     - Около трех лет. 
     - Скажи что-нибудь по-русски. 
     - Зачем тебе?
     - Интересно.  Незнакомый язык, ну и ты понял. 
     - Хорошо.  Что?
     - Сам придумай, иначе невесело. 
     - Ja vseh nenaviju.  Ja hochu ubit’.  Luna – serebryanaya suka. 
     - Здорово.  Певуче.  А что ты сказал?
     - Что люблю весь мир.  И что луна серебряная. 
     - Занятно.  А как сказать по-русски «Отымей себя?»
     - Если брать эквивалент… Poshol na h*i. 
     - Я запомню. 
     И Гарри Вёлке еще долго выспрашивал у него русские ругательства.  А потом вернулся к теме имени. 
     - Я не знал, что в России ребенка могут назвать Рексом. 
     - «Рекс» не имя.  Меня зовут… неважно.  Но Рексом меня называли друзья.  На латыни это значит «король». 
     - Скажи, как тебя звать по-настоящему. 
      - Зачем тебе?
     - Интересно. 
     - Хорошо.  Меня зовут Гавриил.  По-вашему, кажется, Габриэл. 
     Вёлке засмеялся.  Негромким, кашляющим смешком, который, в общем-то, и перешел почти сразу в сдавленный кашель туберкулезника. 
     - Я тоже буду звать тебя Рексом.  У нас, черт побери, так называют собак. 
     - Poshol na h*i. 
     - Fick dich, Rex. . .  meine Hunde. 
     - Vi*bi sebya. 
     - А это что ты сейчас сказал?
     - Дословно перевел твое Fick dich. 
     - Здорово… пошли, мне надо в уборную. 
     В уборной было тихо и темно. 
     - Лампочка перегорела. 
     - Видимо.  Гарри, почему ты называешь себя писателем?
     - Я могу описать все – красиво и реалистично. 
     В его голосе звучала неподдельная гордость. 
     - Эй, Рекс, над чем ты смеешься?
     - В русском языке, если переставить ударение, слова описать и обоссать станут равнозначными.  Надеюсь, ты не намерен сейчас описывать этот несчастный сортир. 
     - Дерьмовая шутка, Рекс.  Несмешная. 
     Голос Гарри Вёлке стал отрывистым, он словно резал лед, кроша его в мелкую пыль, и тому, кого называли Рексом, стало не по себе. 
     - Прости.  Ты прав.  Дерьмово нынче у меня с юмором. 
      - Черт побери… больше не шути так.  Я ведь и всерьез обидеться могу, Вайсмер. 
     - Не надо. . .  пожалуйста, Гарри.  Я больше не буду так делать… говорить. 
     Гарри молчал секунд 30.  А затем улыбнулся, и зубы, на редкость белые и крепкие, сверкнули в темноте. 
     - Черт побери, Рекс, ты мой друг.  – Он сказал это спокойно, веско.  – И я не стану на тебя крыситься.  Да ты, я вижу, и лицом просветлел?
     - Да.  Я рад, что ты не сердишься. 
     - Мы с тобой прямо как Малыш и Карлсон, Рекс, честное слово. 
     - Хе.  Слушай, Вёлке…
     Гарри, уже исчезнувший за дверью кабинки, отозвался не сразу.