В бессильном бешенстве рыцарь закричал:
     - Да когда же ты умрёшь! – и утопил меч в землю в неудачной атаке.  И вражеский воин, словно танцуя, обошёл его и. . . 
     . . . Острая боль в шеё вытеснила все мысли из головы.  Всё вокруг словно покрылось дымкой и стало плохо различимым, и звенящая пустота давила на уши.  Скрежет раздираемого металла звучал далёким эхом, которое молнией заставляло мозг пульсировать в конвульсиях. . . 
     Ноги подкосились, но Воин сумел встать и снова развернуться лицом к врагу.  Тяжело дрожа от боли и ярости, он тихо сказал:
     - Ну, теперь ты точно умрёшь. . . 
     Враг быстро подбегал к нему, не предпринимая попыток защититься.  Воин внутренне приготовился к его приближению и притворился, что уже не может ничего сделать.  И противник поймался на этот трюк – рыцарь выбросил руку вперёд, пронзая его клинком, но. . .  Воин заорал от ужаса, поняв, что меча в его руках нет.  Он попытался отступить, но не успел, - и враг. . .  прошёл сквозь него. . . 
     Рыцарь оцепенел.  За мгновение он прочувствовал всю жизнь этого человека, все его чувства, маленькой радугой расходящейся от него.  Где-то там, глубоко внутри ярко-ярко светилась любовь, но сейчас. . .  Тёмные ненависть и ярость закрыли все цвета собой, оставив лишь чернь с кровавыми прожилками. . . 
     Воин медленно повернулся, догадываясь, но всё ещё не веря. . .  Он увидел себя: земля жадно впитывала его кровь, ручейком тёкшей из разрубленной шеи.  И в тот же момент, как он окончательно осознал себя мёртвым, боль пронзила его.  Словно ему в спину вонзили топор.  Воин заорал, не понимая, что происходит, но тут же всё осознал: это убивший его сам стал жертвой. . . 
     Люди проносились сквозь него, каждый раз заставляя Воина проживать их жизни, со всеми их горестями, печалями, такими яркими, словно он переживал их в первый раз.  И каждый раз он чувствовал, когда и как убивали этих людей, и их боль передавалась ему, вместе с их отчаянием и бесконечной тоской по своим любимым. . . 
     Битва стала для него кошмаром и адом.  Душа Воина молила: «Прекратите! Прекратите!», но его ощущения раскрывались ещё полнее, так что он теперь чувствовал не только тех, с кем соприкоснулся, но всех, кто был в этой битве.  И что они сейчас испытывали – это было его.  Это были отнюдь не радость, спокойствие и любовь: это были животный страх, звериная ярость, кровожадность, недобрые предчувствия, неуверенность, безумие. . . 
     . . . Воин уже не мог сказать, когда же это всё закончилось.  Да и имело ли это значение? Войско собирало свою дань с противника.  И было всё равно, кто победил – полуживых добивали, пленные с потерянным видом равнодушно и тоскливо взирали на это, а Воин молил: «Уходите, уходите, уходите», желая лишь, чтобы воители быстрее ушли, дав ему покоя наконец. . . 
     «Бог. . . » - думал Воин, глядя на огни погребальных костров, - «Забери меня. . .  Избавь меня от этого мучения.