Сегодня он обещает быть исключительно прекрасным.  Возможно, самым красивым среди тех, что Тан уже успел повидать, а он повидал немало.  Тан быстренько прикинул в уме – восемь тысяч девятьсот тридцать.  Да, именно столько.  Их было бы гораздо больше, но несколько тысяч потрясающих мгновений попросту потерялись в грозовых облаках и тех нескольких годах его жизни, о которых Тан не помнил ровным счетом ничего. . .  Тан сожалел о потерянных мгновениях: каждое из них было неповторимым.  Потрясающим.  Волшебным…
     Тан бросил беглый взгляд на запад.  У него еще оставалось несколько минут, чтобы подготовить фотоаппарат. 
     - Охотишься?. .  – шепнули за спиной. 
     Тан не оборачиваясь кивнул.  Будто бы она сама не знает.  Стараясь скрыть недовольство, он принялся расчехлять камеру.  Нарочито медленно. 
     - Тан, я знаю, Ты не любишь, когда смотрят, как Ты…
     - В таком случае, что ты здесь забыла? – Тан не церемонился.  Не в его принципах объяснять кому бы то ни было, что существуют моменты, когда его лучше не тревожить. 
     - Я уже ухожу. 
     - А зачем же тогда нужно было приходить? Чтобы привести меня в бешенство?! – не выдержал Тан.  И все же он по-прежнему говорил не громче шепота.  Словно боялся спугнуть то, ради чего устанавливал фотокамеру на штатив. 
     - Просто чтобы посмотреть на Тебя.  Ты же знаешь, у меня не так много времени, чтобы смотреть. 
     - Настырная какая! Дался я тебе!
     - Ну уж…
     - Уходи.  По-хорошему прошу, иначе…
     - Иначе?. . 
     Тан взглянул на запад и откинул крышку широкоугольного объектива, в ту же минуту забывая о Тени за спиной.  Бог с ней, она исчезнет сама, как только последняя золотистая ниточка, связавшая небо и землю, обесцветится в наступающих сумерках.  А он так ждал захода солнца, ждал, когда умрет, наконец, этот мрачный, резиновый день, когда минуты, тоскливые и бессмысленные минуты вечера вытекут последними каплями крови из взрезанных вен угрюмой действительности.  Реальность, убивающая саму себя удручающей обыденностью. 
     Солнце опускалось медленно, завораживающе медленно.  Тан дождался, когда краешек солнечного диска уколется о крыши высоток – угрюмых и однообразных, но словно бы приобретших в эти минуты свое собственное, внутреннее свечение – и зажжет каждое окно яростным оранжевым.  Он передвинул камеру чуть левее, так чтобы светило, зажатое с двух сторон пылающими окнами, оказалось точно по центру.  Теперь оставалось только ждать – и наслаждаться зрелищем. 
     Каждый закат удивителен и неповторим.  Он погаснет, столкнувшись с ночной темнотой, уйдет в небытие и никогда уже не повторится ни единым оттенком.  Но у Тана уникальная память – он помнит их все, все до мельчайших подробностей.  Он и сам подобен закату: единственный на свете человек, охотящийся на умирающее солнце, единственный, кто способен продлить жизнь уходящего дня, остановить скоротечное, заставить время подчиниться.  И для этого ему, Тану, никто не нужен.  Ему нужен только фотоаппарат. 
     - Охотник… - ласковый шепот за спиной.  – Ловец закатов…
     - Убирайся прочь… - не поворачивая головы выплюнул Тан и щелкнул кнопкой.  Отлично! Потрясающий кадр! Тан взглянул поверх объектива так, чтобы увидеть небо собственными глазами.  Он запоминал.  В уголках глаз пощипывало, яркий свет выжигал на сетчатке крупную, неподвижную точку. 
     Тень за спиной улыбнулась и пожала плечами. 
     - Люблю тебя, - это было последнее, что она успела сказать, исчезая вместе с умирающим солнцем. 
     - До скорого, - бросил Тан, поглаживая красноватые искорки на серебристой кнопке фотоаппарата.  Закат догорал.  За спиной взвихрилась тишина. 
     Глаза охотника неотрывно следили за небом.  Последние золотистые блестки, осыпавшие легкие облака, еще подсвечивали горизонт, заигрывая с сумерками, поглотившими восток.  Стрижи вскрикнули и взмыли ввысь, взвинчивая нервы тревожным плачем бессмысленности.  Мертвые петли – одна над другой, едва не столкнувшись, едва не задевая крылом друг друга.  Извечное: вить гнезда, ловить мошкару.  Безрассудные.  Суетливые.  Как люди. . .  Только люди не умеют летать. 
     Тан дождался темноты и только тогда зачехлил камеру.  Подхватил штатив за ножку и сложил одним замахом руки.  В прохладном и сыром воздухе раздался негромкий металлический хруст.  Тан поморщился: он не любил этот звук.  Он означал наступление последней фазы охоты – бегства, как это ни странно. 
     Выбираться с крыши удобнее, когда тебя никто не видит.