На скотомогильнике смердело так, что, того и гляди, наизнанку вывернет! Я предусмотрительно старый шарфик из дома захватил, одеколоном его пропитал, тем и спасался.  Жарко, конечно, душно, но по мне так лучше потом истекать, чем обонять падальную вонь.  А вот Максимычу хоть бы что: прыгает по оврагу, как кузнечик, и опарышей в жестянку собирает.  А опарыши тут знатные! Жирные такие, откормленные.  Мы, собственно, ради них сюда и пришли.  Летом лучшей наживки не сыскать. 
     Максимыч пинцетом ловко орудовал – раз-раз! – и уже полбанки личинок.  Ну, он в этом деле тренирован, даром что ли в нашей школе биологию преподаёт.  У меня так не получалось.  Я каждого опарыша брал медленно, чуть ли не с благоговением, будто бриллиант с земли поднимаю.  Так вот, бродя по оврагу, я оказался рядом с бренными останками лошади нашего бывшего зоотехника.  Лошадь у него пала ранней весной, и теперь от неё остался лишь скелет, местами обтянутый лоскутами иссохшей кожи.  Тут даже опарышам есть было нечего, но глянул - ан в глубине пустой глазницы какое-то движение.  Нагнулся я, пригляделся, и тут меня аж передёрнуло: внутри конского черепа шевелилось нечто белёсое, размером с сосиску. 
     - Ни хрена себе! – сплюнув, сказал я.  – Максимыч, глянь-ка сюда! Всем опарышам опарыш!
     Максимыч неспешно подошёл и скользнул взглядом вдоль моей вытянутой руки.  Смотрел долго. 
     - Не, Витя, - сказал он.  – Опарыши такими не вырастают.  Это какая-то другая личинка.  Может, какого-нибудь крупного жука.  Я, во всяком случае, таких не встречал.  Дай, я её достану!
     С этими словами он сунул пинцет в лошадиную глазницу, подцепил неведомую тварь и извлёк на свет божий.  Я мельком увидел отвратно корчащееся полупрозрачное тельце, увенчаное тёмной конусовидной головкой.  А в следующую же секунду личинка вдруг резко изогнулась, и конус на переднем конце её тела раскрылся как зонт, превратившись в множество острых жвал, которые тотчас вонзились Максимычу в основание большого пальца.  Максимыч ойкнул, выронил и пинцет, и банку с опарышами, и принялся остервенело трясти рукой, стараясь сбросить поганую тварь. 
     Я растерялся и остолбенел.  В других обстоятельствах совершающий безумные прыжки и сыплющий недостойными педагога выражениями Максимыч выглядел бы уморительно, но в тот момент я испугался за него по-настоящему. 
     Наконец, червь оторвался и шлёпнулся в траву.  Максимыч недоумённо рассматривал многочисленные точечные ранки, расположившиеся окружностью.  Ранки, похоже, были достаточно глубокими, но кровь, что удивительно, свернулась очень быстро.  Я серьёзно забеспокоился, потому что быть укушенным неизвестным червём – это неприятно, а если червь этот питается мертвечиной и уже успел занести в кровь трупный яд - неприятно вдвойне. 
     - Максимыч! – сказал я.  – Пойдём-ка быстрее к Анне! Не хватало тебе заражение крови заработать!
     Анна – наш школьный фельдшер.  Уж первую-то помощь окажет, а то и сыворотку какую-нибудь вколет на всякий случай. 
     - Да-да, конечно, - рассеяно пробормотал Максимыч.  – Сейчас пойдём! Я, Вить, только знаешь, что думаю? Надо эту личинку найти и собой взять. 
     - На кой она тебе?! – удивился я.  – Мало тебе досталось?!
     - Понимаешь, Витя, таких личинок в природе нет, - сказал Максимыч.  – Поверь мне как натуралисту и просто как старшему товарищу! Я подумал, а вдруг это какой-то реликт? Или вообще совершенно новый вид?
     Я пожал плечами.  Лично я просто раздавил бы эту дрянь. 
     - Куда же она упала? – Максимыч, согнувшись, аккуратно раздвигал траву палкой, выискивая свой «реликт».  – А! Вот она! Извиваешься, стерва?! Витя, дай-ка мне мою банку!
     Я вытряхнул опарышей на землю (не до них теперь!) и передал Максимычу пустую жестянку.  Тот, наученный горьким опытом, умело, как змеелов гюрзу, загнал червя в банку, горловину которой завязал носовым платком.  Банку он сунул в карман ветровки, и мы поспешили прочь из леса. 
     Идти решили короткой дорогой: преодолели заваленный буреломом склон, пересекли просеку и вышли к кладбищу.  Тут Максимыч запросил передышку. 
     - Всё.  Привал, Витя! - сказал он.  – Давай перекурим. 
     Я забеспокоился, не почувствовал ли он себя хуже, но Максимыч принялся успокаивать меня и заверять, что просто запыхался.  «Я всё-таки тебя почти в два раза старше!» - усмехнувшись, сказал он. 
     Минут десять он отдыхал на скамейке, установленной на могиле тётки Раисы, той, что умерла в позапрошлом месяце, я же нервно ходил взад-вперёд по кладбищенским тропинкам и поминутно спрашивал, не болит ли укус.  Максимыч был невозмутим и на подобные вопросы отрицательно мотал головой.  Наконец, он почувствовал себя отдохнувшим, поднялся и пошёл, а я последовал за ним.  До самого села мы шли молча. 
     Возле самого фельдшерского пункта Максимыч остановился и достал из кармана жестянку, дабы поглядеть, как там его «новый вид»
     - Смотри-ка! – сказал он.  – Сбежал сучёныш! Дыру прогрыз и убёг!
     Он продемонстрировал мне пустую банку, о недавнем присутствии необычного червя в которой напоминал лишь слабый запах разложения. 
     - Плакала твоя нобелевка! – сказал я.  Лично меня судьба опарыша-переростка беспокоила мало, но за Максимыча было обидно – он ведь и впрямь уверовал, что нашёл неизвестное существо.  Впрочем, на его лице не мелькнуло и тени сожаления: то ли отнёсся к потере стоически, то ли умело скрывал разочарование. 
     - Хрен с ней, с нобелевкой! – махнул он рукой. 
     - И то верно! – поддакнул я и присовокупил:
     - Иди-ка ты поскорее к Анне!
     Максимыч поднялся на крыльцо и исчез за дверями медпункта.  Сразу проговорюсь, что укус зажил необычайно быстро и никаких осложнений (как я тогда думал) не было. 
     После этого случая мы неоднократно наведывались на скотомогильник ради наживки, и я всякий раз со тщанием, достойным эксперта-криминалиста, осматривал каждый череп, каждую косточку, каждый лоскуток сгнившей кожи в надежде найти ещё одного кусачего червя.  Всё было безрезультатно.  Возможно, то и в самом деле был некий уникальный реликт, а то и вовсе мутант, существующий в природе в одном-единственном экземпляре.  Что удивительно, Максимыч совсем не поддерживал меня в этих поисках.  Он окончательно потерял к гигантскому опарышу всякий интерес и даже вспоминал-то о нём неохотно, словно разговоры на данную тему были для него неприятны.  Я отметил, что за месяц, прошедший с того самого дня, мой приятель существенно изменился.